Фендом: ориджинал
Автор: S is for Sibyl
Бета: в розыске
Пейринг, персонажи: м/ж
Рейтинг: G
Жанр: гет, романс
Размер: миди
Саммари: Все вышеперечисленные известные персоналии - псевдонимы женских персонажей
Состояние: заморожен
Предупреждение: все герои - влюбленные в жизнь идиоты
Размещение: только с разрешения Sasha Lugh
От автора: подарочный ориджинал моему вдохновителю - Sasha Lugh. Спасибо. С прошедшем днём рождением. Спасибо тебе. Ещё раз - прости меня.
Гоген
Посвящается К.
Гоген
(Опус о моей богине Гоген, о моём гении, моей ликующей, не знающей поражений Гоген, что улыбается и не увядает)
Когда я встретил Гоген, поезд сошел с рельс, и будто подстегиваемый невидимыми лапищами мифического зверя, споткнувшись на защитном экране, означавшим конец пути, перевернулся и с устрашающим скрежетом, повизгиванием и грохотом устремился далее зигзагами, руша булочные, лотки, подающие жаркое, киоски и остальные торговые точки, встречавшиеся ему на Центральном Цюрихском вокзале.
Гоген была и есть. Поэтому не следует предполагать, что силой своей фантазии я подставил под удар и её. Гоген никогда не прекратится. Какую бы метафору я не подставил, раз за разом проигрывая эпизод нашей встречи, какую бы разрушительную стихию не призвал в своем сознание Гоген останется. Прилетающие весна за весной ласточки умолкнут и взамен им вспарят ожившие каменные горгульи, а Гоген будет. Законы, по и вопреки которым мы живем, упразднятся, и мир проверит на прочность новые принципы и реалии, а Гоген всё же останется.
Ведь Гоген никогда не перестает.
Я садился на поезд, держа перед собой чемодан с сумкой, как поводья строптивой лошади, поодаль от себя. Со стороны, я должен был выглядеть нелепо, даже смехотворно, но моя повышенная осторожность и чувствительность ко всему внешнему, к миру как к совокупности географических точек, страшила меня с самого утра. Ворсинками кожи я ощущал опасность, исходившую даже от яичной скорлупы, аккуратной горкой сложенной на краю тарелки. Скорлупа, затроганная, подверженная взаимодействию с тысячами рук до меня, начиная от фермера, определившего будущность еще не вылупившегося птенца, заканчивая официантом, невесомым движением руки, поместившего яйцо ко мне на тарелку. Скорлупа имела отношение к миру поверхностей, углов и текстур. Скорлупа - одежды глубинного, облачение сердцевины объекта. Пелёнка, прятавшая младенца Моисея, плывшего по реке. Ткань, скрывавшая божественную сущность. С дальнего расстояния скорлупа представляется нам охристым, яйцевидной оболочкой. Вблизи же мы способны разглядеть веснушками разбросанные темные точки. В не очищенном виде яйцо являет собой скорлупку наполненную каким угодно твердым веществом. Ребенок, ни разу не пробовавший желтка, лишь силой мысли способен представить скорлупное содержимое. Взрослый же, знающий и об айсбережно-льдистом белке и о вязкой консистенции желтка, просто не затрудняет себя представлением того, что и так очевидно. Младенец не способен составить у себя в голове скорлупичный пазл в силу незнания, а взрослый в силу нежелания. Таким образом, существенно нет никакой разницы между первым и вторым.
В то утро, мне впервые удалось преодолеть собственную природу. Мир, состоящий из сколупок распался, приоткрывая собою истинную явленность вещей. Хрупкая и невесомая суть будто плыла по вокзалу, подверженная натиску облекающей ее шелухи. Страх перед земным террором высушил внутренности, так что конечности напоминали полые соломинки, и я нескладный бродил по перрону, неловко выставив руку с чемоданом, неотрывно следя, как бы эта проалюминиенная коробка не соприкоснулась с вельветом брюк.
Каждая деталь вокруг приобрела значение, мой взгляд распалялся на незначительные, крохотные вещицы, лучившиеся мистерией и опасностью.
В Гоген сочетались оба этих чувства. Мистерия. Гоген, о чьей подноготной я мог не более чем догадываться. Гоген была ключом к ответу сфинксовой загадки, и она сама Сфинксом и являлась. Гоген - причина моей улыбки, и резон к ее увяданию на моем лице. Гоген и есть та самая Марианская впадина, перед прыжком к которой разбегаешься, раздираемый любопытством и страхом, и, вонзившись в её глубину теряешь голову от удара и тонешь отбросив сантименты.
Взглянув на информационное табло прибытия поездов, я поспешил к своей платформе, по-матерински бережно катя перед собой чемодан.
Поезд из Цюриха в Инсбрук отходил только через четверть часа, но открывшаяся утром боязнь воспаленной раной притянула к себе такие заразы как брезгливость, дотошность и паникерство - верные признаки скорейшего выздоровления (а возможно, боязнь раной и не была, скорее сознание отодвинуло в сторону перегородку, отделявшую чувство от чувствительности).
Сейчас память услужливо открывает мне давнишний карточный расклад, поэтапно напоминая о каждой детали, приведшей меня к Гоген.
Вертлявые голуби под сводом вокзала вошли в резкое пике и мое самое не успевшее отнести их во внешнее или внутреннее заставило лишь прикрыть голову рукавом пиджака, мотнуть головой в сторону и, повинуясь прихоти обратиться в ту сторону, куда улетели пернатые.
Мартовское солнце студеными, ледяными лучами обманчиво грело новоприбывших на станцию. По воздуху плыл запах слоеного теста, пережаренного бифштекса и терпкой горчицы. Люди, заплетавшимися после субботней ночи ногами, вырисовывали на потертых плитах пола знак бесконечности. Из одной забегаловки доносился Египетский марш Штрауса, а голубиный помет на вокзальных балках слился в фантасмагоричную фантазию Уильяма Блейка. Тот момент - мистерия. Тот момент, из бездонности самого неисчерпаемого океанского разлома метаморфозой обратился в древесную почку, постепенно набухая, и хлопушкой взорвался, вливаясь в духовности и небесности, сплетясь собой в Древо Жизни. И это было зарождение корня всего сущего, первого семени, предзнаменование - последнего помазания, когда плоть и душа мои вновь станут тленны и осознание смертности моей обернется, поманив рукой. Но не сегодня. Так, я встретил Гоген.
Она стояла в нескольких метрах от меня и я четко видел как ее калькатаровые, коротко остриженные волосы, устремляясь за порывами ветра, они закрывали собой обзор, темнеющей водорослью лезли в прикрытый рот: она что-то кричала своей подруге, в то время как та, запрокинув голову, всматривалась в табло приезда поездов. Ее третья компаньонка же, как выяснилось позже, не сводила с меня глаз, пока я не сводил своих с Гоген.
В мир внешний, кроме яичной скорлупы, неоновых вывесок, переполненных пепельниц и балок под крышей, входили также полинявшие бермуды (и хрусткие, еще с ценниками тем более), почти незаметные под просторными дождевиками тоненькие корсеты (дождевики к миру внешнему тоже относились), кожаные несессеры со всей своей снедью и мой блещущий на утренних лучах солнца, чемодан. Одним словом, чтобы отделить человека от мира внешнего, его нужно было, грубо говоря, раздеть, очитсить и оставить нагим не только перед знойным солнцем или первыми каплями апрельского дождя или тем электричеством в воздухе, заполнявшим атмосферу за десть минут до снегопада, человека нужно было обнажить перед своим самым, перед каждым затаённым желанием, любым лелеемым порывом. Всякая тряпица закрывала собой самого человека, это правило применялось к мяснику, матери, ростовщику, Фрэнку Синатре, увы, даже мне. Любому, кроме Гоген. Гоген это не просто тонкие запястья и узкие плечи, не просто ладони, пятнистые от карандашных крапинок, в разводах угля и кляксах гелевых ручек. Гоген - не только мушка над верхней губой и выпирающий рельеф позвоночника, Гоген это еще умбровые брюки-паруса, вышитый крючком охристый кардиган и рдяные бусы из муранского стекла. Гоген - это в будто бы подтеках серой краски измятый пеньюар, это непонятного происхождения галстук в бордово-гранатовую клетку, это эссенция манго и лотоса с проблесками цветков сикомора. Гоген – это отлитая статуя, Галатея, чьё одеяние плавно переходит в кожный покров, а после в корни волос. От подошвы мокасин до сворованной газеты, которой Гоген прикрывалась в дождь – всё это она. Её имя, сперва неизвестное мне, вскоре расцветило собой каждую из мысленных нитей, переплетаясь друг с другом при касании выдавая абсурдные сочетания как бы то ни было связанные с ней.
Прикосновение к плечу застало меня врасплох. Я резко развернулся корпусом, позволив обладателю длинных, паучьих пальцев, цепко схватившегося в бистровую кожу моей куртки, взглянуть мне в глаза. Непозволительная почесть незнакомцу.
Даже предосудительное почтение незнакомке в бархатном пиджаке от насыщенности цвета, которого рябило в глазах. Фуксия. Даже антрацитовые глаза неизвестной были затоплены жидкой настойкой из выдержанного, многолетнего пурпура.
- Моё имя Федерико Гарсиа Лорка. Желаете познакомиться… - Незнакомка, наконец, отняла от меня руку, указывая на неё, стоящую всего в полутора метрах. С амарантовой помадой на губах, слегка напудренным лицом, и волосами, устремившимися за порывами ветра, которые закрывали собой обзор и темнеющей водорослью заползали в чуть приоткрытой рот. Гоген внимательно смотрела на меня, позволяя вглядываться в ее глаза – древесину, позолоченную полуденным солнцем.
- … с ней, - последние слова Лорка проговорила шёпотом, так что я еле расслышал, когда она произнесла, - ее зовут Гоген.
И она позвала меня.