Так, писать сразу обо всём путешествии в одном посте как-то не кошерно, поэтому разобью его на несколько частей. В этот раз расскажу о Франции.
Пожалуй, начну по порядку - первые две недели я провела во Франции – Нанте, Ванне и Довилле, с крохотным заездом в Париж. Так как дождило нещадно о морских заплывах и речи быть не могло, потому сидела я бледнющая аки горный эдельвейс в номере гостиницы и читала «Дерьмо» Уэлша. Звучит прозаично, и казалось бы как можно сочетать такой трэш с маслянисто-болотнымии лесами и по-скрипичному тонкими гарсонами вокруг, но такой контраст помог мне остаться на плаву. В Париж попала по чистой случайности – два часа на поезде ранним субботним утром, а вечером воскресенья я уже возвращалась обратно в свою чахлую Довилльскую гостиницу, с постоянными криками чаек в виде санудтрека. Помнится, первым делом в Париже я отправилась на Пер-Лашез умудрившись запутаться в местро (Московское и Лондонское с ним не сравнить – Парижское чрезвычайно хаотичное и несистематичное). Помнится, купила я два букетика живых гвоздик и всё мучила себя вопросом – как могут прямо за стенами кладбища люди обедать в кафешках, веселиться в пабах, как они вообще могут улыбаться проходя мимо этих стен. Поющих гимны Смерти? Помнится, я не взяла карту, прекрасно зная, что ноги меня сами вынесут к моей могиле. У моей могилы простаивали девушки, навострившие свои флакончики с красной помадой, пожилые мужчины с фотокамерами, какие-то саркастичные полусумасшедшие студенты академии изящных искусств. Помнится, я начала вслух читать отрывок из Баллады Редингсткой Тюрьмы и всё пыталась понять как же умудрилась я не рухнуть сразу на брусчатку, ведь пока шла на спине будто тащила сам гроб или крест, или весь груз души разом ощутила – физически. А повсюду на защитном стекле были строчки – «Оскар Уайльд – ты изменил мою жизнь», «Оскар, Оскар, Оскар…». Мне было горько и смешно, и хотелось курить и шутить и задать все свои вопросы. Кажется, я гипнотизировала монумент с час, сменялись посетители. Но суть всё та же. Это мой путь, и я пройду его весь. А после я пошла к Джиму Моррисону, потому что куда же идти после посещения своей могилы, разве только к таким же отверженным. У склепа Моррисона был такой же аншлаг как и на его концертах – три юных бирмингемца начали петь Riders on the Storm, а некая дама начала вслух читать стихи Рембо и Блейка. В такие моменты всегда начинаешь думать, а умерли ли эти люди, да нет, не может быть, они живее меня, всех остальных парижан вместим взятых, они точно не могли умереть в далёком 1971 от передоза ЛСД. Это же такая чушь, верно?
Но всё таки они умерли, и даже если я спою Light My Fire тысячу раз это не изменит порядка вещей. Но когда стоишь в такой компании, а вокруг тебя столько живого – и люди, и лютики и ты сама – невольно начинаешь верить.
И конечно же, я вечером напилась. Сидела на Елисейских Полях и накачивалась итальянским красненьким винцом. Как я добралась до метро… - мне сложно вспомнить, но по-моему эффекта от алкоголя опять было никакого и даже целая бутылка меня не скосила. А после я вышла на Пигаль! Описываю Пигаль: секс-шоп, секс-шоп, стрип-бар, секс-шоп, Макдоналдс, где кто-то отчаянно занимался любовью в туалете, секс-шоп, Мулен Руж, секс-шоп, секс-шоп, Монмартр! Неожиданно, правда? Так как мой отель был неподалёку от Монмартра я решила устроить себе рандеву на Пигаль: к сожалению, плетей и наручников я в секс-шопе не нашла, но зато дальнейший поход на Монмартр набирал все более интересные обороты: посмотрите с Сакре-Кёр на ночной, мерцающий под звёздами и огнями Париж – и – умирайте. Или живите в поисках еще большей красоты. Потому что… потому что, когда на Монмартре начинаются эти пятнистые – пунцово-чернильные танцы и все начинают петь Пиаф или Меркьюри, а вокруг околачиваются бедные нью-скулльные Ван Гоги и Сезанны в голову предательски закрадывается мысль: где я была все эти годы, где же я ходила, когда тут меня ждал и горящий абсент и атмосфера полного братства и эта заволивающая душу и глаза неприкрытая, даже бесстыдная красота, и о, Господи, отпечатай мне этот натюрморт на сетчатки глаза, чтобы по ночам я смотрела эти арт-хаусные французские фильмы… да…
Кстати – я никогда не заговариваю с незнакомцами, но то ли бутылка вина виновата, то ли мне излишне хотелось с кем-то зацепиться языками, но начавший ко мне липнуть Жак или Жюль, точно не скажу, был мной облагодетельствован – разговором, разумеется.
- Привет.
- Доброй ночи.
- Как дела, милая?
- Прекрасно.
- Как тебе Париж? – Да-да это у них любимый вопрос.
- Замечательно. Так красиво… и Мадлен и Монмартр и Елисейские Поля… - да-да, таков мой горе-французский.
- Почему ты так смущаешься?
- Я не смущаюсь, я просто подозрительна к незнакомцам.
- А где ты живёшь?
- В отеле. С сестрой, - внезапно у меня появилась сестра, я даже представила ее – с носом-картошкой, с гривой волос аки я-боюсь-ножниц, просто Дженис Джоплин, откуда такая противоположность мне взялась уж не знаю.
- А. Понятно. Пока. – Что же, мой Жюль-Жак позорно сбежал, и единственным моим гостем то ночью стало какое-то кособокое похмелье, и всю ночь мне снились разнопёрые каскады куртизанок с Пигаль (да-да, в Париже обиваются не проститутки, а куртизанки) да запонки Бози, танцующие друг с другом вальс. И это случилось в Париже, и в тот момент, в нем была сосредоточена для меня вся Франция.