Фанфик. "Каково быть летучей мышью?"

[lizavetar96]

Я не верила, что когда-нибудь вообще возьмусь за безобразие под название RPS, еще и за фантастику, еще и за такую кристально-чистую сублимацию.
Название: "Каково быть летучей мышью?"
Фэндом: RPS, вселенная фильма "Прометей"
Автор:  S is for Sibyl
Бета:  Sasha Lugh,  Эру ><
Пейринг: Дэвид 8/Джеймс МакЭвой
Рейтинг: R
Жанр: слэш, драма, элементы фантастики
Размер: миди, в процессе, 1/3
Саммари: Недалёкое будущее. Джеймс МакЭвой - робототехник, и он создает андроида под именем Дэвид 8.
Дисклаймер: всем деятелям киноиндустрии, которых я гнусно попользовала здесь
Предупреждение: слэш
Размещение: только с моего разрешения
От автора: в подарок  Dva-Stula - во-первых, скоро она уедет спасать наш великий иудейский народ, а это уже чего-то стоит, во-вторых, она пинула меня на написание этого папируса, в-третьих она подсадила меня на Линча, МакДонаха, и надеюсь, что в скорости на кого-то еще, в-четвертых, она просто хороший человек.

1/3, ladies and gentlemen

- В тот раз он выбрал берег Дувра: ему хотелось, чтобы я лежал на каменистом берегу, смотрел на обливающееся солнечной кровью небо. Совсем голый. Он долго устанавливал подходящую картинку на экране, выбирал из тысяч предложенных, никуда не спешил. Из аквариума он достал искусственные голыши и подложил мне их под спину. Так я лежал, на полу, влажные камни холодили кожу, а я, уставившись в экран, слушал далекий крик чаек, гулко доносившийся из колонок. Он накрыл мои губы ладонью, легко и свободно, его пальцы мерно двигались, точно в ожидании. Тогда я провел по ладони языком, а он как-то наставительно произнес: «Это за место соли». Тогда мне казалось, что лучше бы он мне просто губы ей присыпал, на дразнящую, невесомую боль было бы намного легче переключиться, чем лежать так: выпотрошенным и угловатым, с камнями под каждым позвонком. Теперь я понимаю, что он пытался сказать мне нечто важное этим представлением. Тогда я думал, когда эта сцена закончится. Потом... нет, на сегодня хватит.
Заранее приготовленная таблетка скребет по сухому горлу, лампа под потолком гаснет с обиженным щелчком. Тихонько гудит вентиляция, шторы самую малость пропускают городские огни, кажется, над самой крышей рокочет полицейский вертолет. Его рев постепенно тает в ушной раковине, пока Джеймса МакЭвоя не поглощает притворная пустота сна.

Каждое последующее утро представляется Джеймсу густым и сытным, даже вязким, так что любое движение растекается в ощущении собственной бессмысленности. Джеймс топит эти цветущие восходы в черных потоках кофе, словно неосознанно противопоставляя расцвеченную неоном земную рутину чернильному холоду космоса. Вселенная в бумажном стаканчике в одной руке, семичасовая запись сна в другой. Когда лифт останавливается на предпоследнем этаже штаб-квартиры "Вейланд-индастриз", Джеймс выбрасывает галактические останки и, не оторвавшись от экрана, проходит в приемную.
- Мистер Бейкон уже здесь?
- Да, пришел только что, - голос секретаря застревает где-то в районе барабанной перепонки, отказываясь пробираться куда-то дальше и глубже в голову. Слышится ритмичный шелест пальцев, бьющих по экранам, редкий, совсем робкий скрип ручки; вновь гул вентиляции и рвущийся в голову Джеймса, барабанящий по черепной коробке, голос.
- Мистер МакЭвой... Мистер МакЭвой...
Наконец Джеймс отрывается от экрана и поднимает голову: у мужчины волнистый, точно разломанный на мозаику нос, сильно выступающий кадык, накрахмаленные манжеты.
- Вам приготовить кофе?
Джеймс резко проводит ладонью по лицу, стирая мысли и остатки сна из памяти. На ладони соль, кофеин и искусственная прохлада индустриального города.
- Нет, спасибо, Майк, - Джеймс неестественно тянет чужое имя.
Голыши под спиной. Гневливое дуворское солнце с окровавленными кулаками. Он видит как со стороны - его, Джеймса, губы, посыпанные мелкими солеными кристаллами, - Майк... - Джеймс разворачивается, удаляясь в один из проходов, прозрачные кабинеты один за другим мажут по сетчатке, пока его глаза не натыкаются на знакомую фигуру, застывшую перед сияющей пустотой экрана.
- Опять завис?
Фигура отмирает, приветственно стучит по спине вошедшего Джеймса, лицо его даже преображается: светлые брови взлетают, линия роста волос отливом отбегает назад, открывая высокий лоб, сжатый рот растягивается в ухмылке так, что Джеймсу представляется оглушающий, яркий и звонкий взрыв в масштабе одного человеческого лица.
- И тебе доброго утра. Да, эта новая модель неисправна, виснет, барахлит, благо, не удалил алгоритм нового 3D ролика, нам же в среду отчёт нужно составить.
- Я тебе говорил про старые модели, Кевин, используй то, что проверено временем.
- И это мне робототехник говорит.
- Отлепись от меня и послушай.
Кевин отходит маленькими шажками, слегка разводя руками и чуть недоуменно щурясь. Где-то в конце коридора слышатся гудки входящего звонка и монотонный голос секретаря: «Здравствуйте, "Вейланд-индастриз" слушает».
- Я закончил, - на мгновение Джеймс весь напрягается, так что хищно выступают желваки а нижняя челюсть чуть выступает вперед, - это последняя модель. Это лучшее, что я когда-либо мог... - Джеймс спотыкается на слове, сглатывает и продолжает, ускоряясь с каждым словом. - Понимаешь, это лучше Аполлона Бельведерского, лучше, чем открытия радия и полония, это лучше Кайла Махлахлена из ранних фильмов, ты пойми. - Джеймс протягивает вперед руки, его глаза бегают, он все реже моргает, собирая себя по кусочкам; а комната концентрируется где-то на дне зрачков, и из расплывчатой жесткой тени, худосочной и вытянутой, зазубренной и посеребренной на конце, Кевин обретает свои обыденные светлые черты.
В такие моменты, как сейчас, он неотличим от пшеничного колоса.
- Пойдём, я покажу тебе, - зовет за собой Джеймс уже на самом выходе из кабинета.
Кевин шумно выдыхает, и на его лице отображаются несколько шумных, необратимых взрывов, он скалит зубы и резко срывается с места.
Они петляют по коридору, пока Джеймс не останавливается в самом конце прохода у металлической двери, ослепляющим пятном горевшей в глубине коридора. Казалось, что ее поверхность покрыта несколькими тысячами светлячков, плотной скатертью прилегающих друг к другу, со слепящими белоснежными спинками, выворачивающие проходящим мимо работникам зрачки. Кевин не чувствует тот момент, когда дверь распахивается перед ним, он не видит ту грань, отделяющую одну абсолютную, лишенную теней, белизну комнаты и такой же чистый светлый силуэт открывшейся двери. Кевину кажется, что он избавился от необходимости видеть такие незамутненные, девственные цвета уже пятьдесят четыре года назад, в тот момент, когда врач совершил последнее помазание и разрезал пуповину. Кевин вспоминает термин «прапамять» и решает, что утроба его матери должна была быть такой же стерильной и совершенной, как эта бескрайняя, утонувшая в собственном цвете комната.
- Поначалу здесь сложно ориентироваться, не видишь стен, не чувствуешь пола. Но это пройдет, вот так, держись. - Джеймс хватает чужое сухое плечо и тянет Кевина за свежую хрусткую рубашку, на фоне всепоглощающей белизны кажущуюся обуглившимся хлопковым обрезком.
- Вот здесь, стой и не двигайся, - Джеймс заглядывает ему в лицо, - смотри сюда. - Сперва Кевину кажется, что ему указывают на еще один ослепительный клочок белизны, но постепенно из пустоты начинают вырисовываться, складываясь в четкие штрихи, изгибы и полушария. Так правильно, как вино в воде и акварельные краски на шероховатой бумаге, как человек среди абсолютной, идеальной пустоты. Как великолепная формула-ключ, заключавшая в себе разгадку на каждый вопрос, так и мужская фигура рождается, очерчивается прямо перед взглядом Кевина, стоит, закутанная в белоснежный саван комнаты, но вскоре и тот рассеивается.
Мужчина, не мигая, рассматривает стоящего перед ним Кевина, но его взгляд скорее обращен внутрь себя, пустой, невыразительный. Мужчина, совсем нагой, с руками по швам - крепкий, сухопарый, осанистый - с нордическими чертами, правда несколько смазанными на концах, расправляющими углы, довершающие образ сюрреалистическими размашистыми мазками на лице.
Кевин подходит ближе и жестким движением дотрагивается до чужой ключицы, жмет на нее, точно стараясь обхватить ладонью кость, пробирается выше, пропускает сквозь пальцы светлые волосы и подносит руку к лицу, шумно вдыхая чужой запах.
- Как настоящие.
Джеймс едва заметно покачивается с носок на мыски, пряча взгляд в только обрисовавшемся угле комнаты.
- Даже слишком для андроида.
Джеймс застывает на миг и тихо чеканит слова.
- Я так не думаю.
- Ты считал, я не замечу идентичность? Ты считал, что я настолько слеп и не пойму, кто является прообразом? Это просто безумие, то, что ты сотворил. А назовешь ты его как? Майклом?
- Дэвидом, - Джеймс спотыкается на слоге, - Дэвид 8. Одна единственная идеальная модель после семи неудач.
Кевин лишь усмехается, медленно проводит рукой по жестким, седеющим волосам, будто что-то обдумывая.
- Ты его никому не показывал?
Джеймс мелко и дробно качает головой, ловя себя на мысли, что они выглядят как провинившиеся перед семьей братья, лихорадочно ищущие себе оправдание.
- Мы можем включить его, я еще никогда этого не делал, но...
- Отлично, Вейланд будет рад поприсутствовать при его перворождении.
- Не нужно, - Джеймс вновь качает головой и принимается разминать фаланги пальцев на правой руке, скребет обгрызенными ногтями по мозолям на внутренней стороне ладони, проезжается пальцами по острым покрасневшим суставам, - здесь все сотрудники набьются. Всё один шум и бессмыслица.
- Не веди себя, как капризный ребенок, тебе и так выпишут колоссальную премию, а пара изящных деталек никогда не мешают. И прекрати щелкать суставами.
- Как скажешь, папочка, - Джеймс прячет руки в карманы выцветших джинс и улыбается одними губами и кончиком носа, - если вы понимаете, о чём я, мистер.
- О, прекрати. Иди травить свои шуточки в соответствующих компаниях, - голос Кевина позвякивает от бесшумного смеха.
- Давай включим его здесь.
- Это будет вторая глупость на твоем счету. Ты хотя бы представляешь, что принесет тебе повышение?
- Я просто не хочу, чтобы ты превратил это все в представление, - несколько вымученно произносит Джеймс, - представь, мы оденем Дэвида, я кое-что проверю, и покажем Вейланду. Все пройдет чисто и гладко, понимаешь меня? Чисто и гладко. - Он рыщет в глазах Кевина, ворошит недра зрачка и распарывает радужку, наугад выискивает слабину.
Кевин отворачивается, снова окидывает взглядом неподвижную фигуру андроида и тихо обороняет.
- Хорошо. Включи его.
- Дэвида.
- Не называй именем то, что еще не родилось.
- Не знал, Кевин, что ты настолько суеверен, - с ленивой улыбкой подначивает того Джеймс, слегка склоняясь перед андроидом, и принимается осматривать его грудину.
- Включай уже. - Кевин видит, как вкрадчиво и бережно пляшут пальцы Джеймса на искусственной, веющей прохладцей коже андроида.
- Не терпится?
- Хочу узнать, голос у него такой же, как у Майкла, или нет.
Спина Джеймса замирает, застывая в пространстве, и тут же пружиной распрямляется. Он окидывает Кевина коротким, ясным взглядом, и тому кажется, что это грубо и бесчеловечно, совсем как стрелять в упор разрывными патронами. Варварство.
- Смотри. - Они оба стараются не моргать и невозможно долго ждут, когда глаза андроида скинут эту мертвую, пугающую пелену.
- Серые, как и у Майкла.
- Замолчи.
Андроид словно медленно расправляется, Кевину кажется, что тот едва уловимо ведет пальцами по воздуху; он стоит точно напротив них с Джеймсом, и воздух, и растаявшая молочная белизна между ними журчит и грохочет, но где-то далеко на периферии сознания Кевин понимает, что не важно, единственно значащее в этот момент - это ожившая черная точка зрачка и чуть приоткрытые тонкие губы, словно для вдоха.
- С днём рожденья, Дэвид, - медленно, точно на пробу произносит Джеймс и протягивает руку, которую Дэвид в тот же момент пожимает.

*

Колокольчик при входе в закусочную ржаво звенит, спинки стульев скрипят еще более жалобно и недовольно, чем когда Джеймс заходил сюда в прошлый раз. Кофе все также шипит и плюется горечью, образовывая свою маленькую вселенную в кружке. Имя на бэйдже официантки почти стерлось, оставив смутные, будто затертые песком очертания. Ромола. Джеймс еще помнит. Ей нравилось, когда Джеймс, приходя в эту забегаловку не один, фиглярствуя, называл ее «мисс Гарай», и она, с этим восточно-европейским румяным, округлым шармом говорила по-венгерски «спасибо» и улыбалась спутнику Джеймса, улыбалась, причудливо играя витыми углами розовых губ.
- Рада видеть вас, жаль, что вы так давно не заходили, - обращается она к Дэвиду, подливая ему кофе, - и волосы перекрасили. Вам идёт. - У Ромолы ловкие, ненавязчивые руки, она успевает записать заказ, пригладить Дэвиду волосы и провести по наскоро выданной ему в лаборатории синтетической безрукавке. У Ромолы рубленые черты лица, точно на небесах кто-то вдохновенной, но небрежной рукой набросал эскиз, и так и выпустил Ромолу в мир, незавершенную, но с претензией на марианские глубины. Джеймс чувствует, что Ромола слишком пристально смотрит на Дэвида, а в ее глазах сквозит нежная, почти что материнская обида. Джеймс поджимает губы и глазами указывает девушке на кухню.
- С кем она меня спутала?
- Знаешь, я пересяду. - Джеймс резко встает и пересаживается на другой, еще более хлипкий стул, и облокачивается на правую руку. Теперь Дэвид находится в расстоянии одной ладони пианиста, с их паучьми, тонкими, как осиные веточки в марте, длинными пальцами. - Тебе не понравилась официантка?
- Почему вы так решили?
- Называй меня "ты", хорошо? Ты для меня Дэвид, а я для тебя Джеймс. Пока.
- Почему "пока"?
- Потому что дальше мы посмотрим. Дальше, - Джеймс внезапно тушуется, потеряв взгляд в окне, и тут же рвано улыбается, - насчет Ромолы, - он кивает в сторону барной стойки, - ты просто бровями повел. Характерно. У тебя сразу складка у переносицы пролегла.
Джеймс молчит, как молчал пару лет назад, после самого знакомства; Джеймс был смешливый и отчаянный, сидел в такой же закатанной по локти пестрой рубашке, а рядом пил кофе знакомец, сухой и хлесткий, говоривший, почти не размыкая губ. Пуговицы его поло были расстегнуты. Сейчас рядом с Джеймсом сидит некто другой, но он позволяет себе на пару часов забыть о своей ошибке.
- Слишком фамильярна.
- Что?
- От нее веет развязностью, хотя меня это вряд ли должно беспокоить, - Дэвид улыбается, и на его лице застывает отпечаток безмятежности.
- Почему, нет, конечно, - Джеймс словно отходит ото сна - трет лицо, по привычке щелкает суставами на руках и добавляет, - тебя должно что-то беспокоить. Всех что-то беспокоит. Смотри, совсем скоро на месте Ромолы будет одна из твоей серии, Дэвид под номером, мм, три тысячи сорок пять. Или четыре тысячи восемьсот. Или женская модель Дэвида. И никому не будет разницы, кто он, человек или андроид. - На Джеймса накатывает ощущение, что он пьян и сболтнул лишнего.
- Раз тебе все равно, кто я, почему ты не ответил на мой вопрос, с кем меня спутала та девушка? - Дэвид все так же улыбается, а Джеймс чувствует, что над ним безжалостно насмехается кто-то наверху, сквозь железный настил закусочной "У Боби Перу", сквозь толщу полуденного, назойливо-синего неба, сквозь бесконечную лестницу галактик.
- Ты смеешься надо мной. - Джеймс подается вперед, напряженно, выжидающе всматривается в скуластое, заключенное в себе лицо.
- Нет, что ты, Джеймс.
Джеймс вздрагивает и прячет лицо в сгибе локтя. Через десять вдохов он уже скользит головой по украшенному отпечатками тысяч пальцев стеклянному столу. Он смотрит на Дэвида снизу вверх и видит черный, далекий потолок и улыбку Дэвида, плывущую в воздухе саму по себе, очень едкую, неестественную для любой, виденной Джеймсом ранее формы искусственного разума. Он замечает края зубов, кончик языка, проводящего по небу, светлые, как вылепленные из глины, совсем как у древних божков, губы.
- Знаешь, в тот момент, когда один зовет другого по имени - всё меняется. Мы будто говорим: я зову тебя по имени, потому что ты мой, потому что никто не зовет тебя так, как я, никто не скажет твое имя так, как я, запомни эти гласные, растворяющиеся в воздухе, запомни этот слог и этот голос. Так тебя больше никто и никогда не позовет.
- Ты из-за этого часто повторяешь чужие имена? - На этот раз Дэвид не улыбается.
- Ты знаешь меня всего день, а уже... - Джеймс цокает языком, его взгляд тускнеет, точно он смотрит внутрь себя, - хотя, да, наверное, ты прав. Мне кажется, что так я пытаюсь увековечить человека в моей памяти.
- Ты еще ни разу не звал по имени меня.
- Прости, - произносит Джеймс одними губами, приподнимает голову с локтя и тут же одергивает себя, видя, что Ромола направляется к их столику с подносом.
- Попробуешь? - Джеймс цепляет вилкой кусочек мяса, придирчиво его рассматривая. - Знаешь, они вечно слишком сильно перчат, но мне кажется, свинину испортить практически невозможно.
- Я могу задать тебе один вопрос?
- Только если попробуешь мясо.
- Не стоит переводить на меня продукт. - На лице Дэвида вновь появляется эта снисходительная улыбка, так что показываются тающие за губами силуэты зубов. Джеймс кашляет, прижав костяшки пальцев ко рту, и протягивает вилку еще дальше.
- Видишь эту девицу? Она разглядывает нас там, у мойки. Так что давай. И если не попробуешь, она решит, что ты еврей, - Джеймс ярко улыбается, так что медовый сгусток света от лампы тонкой флуоресцентной пленкой покрывает его лицо, - и тем более, это вкусно.
Дэвид чуть наклоняется вперед и пробует, а Джеймс хочет сковать льдом этот момент, запомнить его в мельчайших подробностях; видеть его ночью, закрыв опухшие веки; искать его в дорожных знаках, ореховом кафеле ванной, в ретроспективе уходящих дней; как маяк, как двадцать пятый кадр, как одинокое, последнее, забытое на Земле животное, провожающее очарованным взглядом уплывающий Ноев ковчег. Дэвид сжимает зубы несколько раз, и массивная нижняя челюсть движется в такт - вверх - вниз; а Джеймс сам чувствует, как кровь от недожаренного мяса стекает по чужому горлу, оседает на языке, припорашивая ровные ряды зубов лиловым. Дэвид сглатывает, его кадык вздрагивает, а уголок рта натягивается вверх.
- Теперь я могу задать вопрос?
- Вопрос? - Джеймс ведёт плечами. - Не помню никаких вопросов. - Вздрагивает, рывком поднимаясь на ноги и оставив на столике пару банкнот, пятится к двери. - Как мясо, кстати?
Дэвид молчит, а Джеймс только и видит ту складку меж его бровей, легкие морщины, очертившие краешки глаз, это замкнутое в своих мыслях, рельефное, неспешное лицо.
- Люди абсолютно не умеют готовить. - На этот раз Джеймс явственно слышит усмешку.
- Дерьмово, я знаю, - Джеймс разворачивается, горячечно хватается за ручку двери, - вставай, я хочу показать тебе кое-что, - Джеймс кратко машет рукой, выбегает на улицу и тотчас тонет в полифонии звуков пульсирующего урбанистического Лондона.
Дэвид выходит, и Джеймс чувствует это каждой клеточкой своей бордовой рубашки, каждым случайным катышком на пятилетних, чуть ли не сросшихся с ним джинсами; он чувствует его появление щетиной, дрожью в животе, почти такой же сильной, как и в той альпийской, лучащейся белизной комнате, на пару с Кевином, когда Дэвид легко и с таким неосознанным обещанием пожал ему, Джеймсу, руку всего пару часов назад.
Джеймс облокачивается о стеклянную стену "У Боби Перу", закатывает голову, считая царапины от разрезающих небо самолетов, и вновь проворачивает в памяти свежие воспоминания, еще истекающие маслом, гулкими восторженными возгласами, вспышками света и частыми взглядами Дэвида на горизонт, дымкой расползающийся за гладью окна. Нет, не эти моменты, чуть позже, после того, как Кевин принес безрукавку и хлопчатобумажные брюки, после того как они втроем прошли в кабинет Питера Вейлада, а его обычно брезгливое лицо сменилось обескураженной гипсовой маской. Вот, уже здесь, близко.
- Покажи ему город, Джеймс, познакомь с людьми, столкни с семью грехами и зачитай ему заповеди. Последний рабочий день, Джеймс, и отпуск на пару месяцев.
- Я прекрасно помню последний свой отпуск, мистер Вейланд.
- Да, но причина в этот раз более радостная, не находишь? Никаких жертв при пожарах? - Блеск в глазах Вейланда наотмашь ударил по памяти. - Да и последствия в этот раз, надеюсь, будут менее плачевными? Никаких больниц, россыпей таблеток и винтажных бумажных записок?
- Я понял, - Джеймс встряхнул головой, перемешивая резкие, в багровых тонах, давние воспоминания.
- Только не отходи от него, пару дней, неделю, - не суть, только будь на связи. Это важно, Джеймс, никому не сообщай о этом пока, Бэйкон будет монтировать рекламный ролик, а мы пустим слух в прессу. Это же технологический ядерный взрыв, наша компания фейерверком взорвется, так что не подведи. - Вейланд хлопает его по плечу, сухо улыбается, но блеск в зрачках точно кислотой разъедает обуглившуюся по краям дыру в смятенном сознании Джеймса. - Кевин напишет сценарий для промо-ролика, мы его вскоре тебе перешлем.
- Дэвид, - Джеймс натужно выныривает из полудремы, складывает руки на мосты, смешно шаркает по уличной брусчатке кедами, - что бы ты хотел увидеть своими глазами? Прямо сейчас. Ниагарский водопад? Гейзеры? Биржу? Порнокинотеатр? Сумасшедший дом? Хотя последний термин применим ко всему в последнее время, - Джеймс путается в словах, его голос затухает при каждом слове, и он наконец закрывает рот с хлопком.
- Дом, где ты родился.
- Это скучно.
- Не мне, - Дэвид мягко улыбается, а Джеймс только кивает, пряча лицо, дыхание и рвущиеся потоком мысли и образы в вспотевших, усталых ладонях.

*

В туалетной кабине самолета Джеймс сразу же звонит в штаб; узкое, ощерившееся лицо Кевина появляется на портативном экране.
- Только не говори, что позвонил мне со спущенными штанами. Подожди, сниму пиджак: так будет гораздо более возбуждающе.
- Не нужно, пиджаки мой фетиш.
- Это шутка?
Они долго смотрят друг на друга через тонкую паутину экранов. Джеймс откидывается назад и первым прерывает молчание.
- Сообщи Вейланду, что мы летим в Глазго.
- А ты сам уже не можешь?
- М, как я об этом не подумал, он, безусловно, оценит интерьер туалетной кабинки.
- Как насчет позвонить прямо с места?
- Там Дэвид. Я не хочу, чтобы он узнал, что за нами идет слежка.
- Ты параноик, сообщение локации - обычная проверка.
- Кевин, - Джеймс трёт глаза и бесхитростно поводит плечами, - пожалуйста.
Кевин кивает, меняется в лице, его черты заостряются, складываясь в надрывную, сумрачную гримасу.
- Я же говорил, что хочу раствориться, помнишь? Стереть себя со взглядов спутников, полицейских, коллег, с собственных фотографий, с удостоверений и кредитных карт.
После этих слов Кевин резко вскинулся и приблизил лицо к экрану.
- Да-да, но индустриальный мир тебя проглотил, разжевал в нужную форму, взвесил, обмерил, оценил на профпригодность и выплюнул в вычищенную и приглаженную штаб-квартиру мультимиллиардера Питера Вейланда. Чрезвычайно прискорбная биография, отсутствие перспектив, пожизненное рабство на цивилизацию. Как ты еще не переломился, а?
- Прекрати.
- Нет, ты сам завел об этом разговор. Тебе ведь не терпится поплакаться, сидя на унитазе Бритиш Эйрвейз, да? Андроиду ты рассказал ту же историю?
- Дэвиду. Нет, - сдавленно бормочет Джеймс и дышит дробно, урывками, словно кто-то сдавил ему горло, - твою мать, - из его горла доносится резкий клокочущий звук, и Кевин догадывается, что тот смеется.
- Как он еще тебя не возненавидел? - Лицо Кевина, кажется, еще больше сужается, превращаясь в колкий стеклянный осколок. - Если бы был способен на чувства, конечно.
- Это невозможно,- Джеймс отводит взгляд от экрана, задумчиво рассматривая собственное лицо в глади зеркала над умывальником. Его отражение в цепких зрачках Кевина - изможденное, одиозное, насылает на него вьюгу, пугает, сжимает горло колючей проволокой все сильнее. Джеймсу кажется, что этот фантом, плавящийся в трясине чужих глаз; еще одно подтверждение того, что робототехник - суть антихрист, плюющий в зияющую глазницу природы, религиозных учений, самой концепции нерушимости жизненного цикла.
- Невозможно из-за твоего ручного вмешательства в матрицу? - От этих слов Джеймс весь сжимается, и Кевин замечает эту мелкую дрожь, совсем как на киноленте, записанной на солнцепеке.
- Как ты обнаружил?
- Просмотрел алгоритм с твоего рабочего экрана, самая последняя команда была введена тобой вручную, и ты забыл подчистить. Что ты изменил в его матрице?
- Удали её, - Джеймс жестко проводит рукой по щетине - просто замедленный удар наотмашь; болезненно щурится, точно окруженный светом прожекторов.
- Уже удалил. Что ты изменил? У него память, как песчаный берег, каждое изменение, даже самое поверхностное и незаметное, отобразится на базе данных отчетливо и ярко. Виток, углубление, исчезновение, фантазия, крушение самолета, чей-то подозрительный взгляд, изменение температуры, звук выстрела, сонеты Данте, резня в замшелой африканской деревеньке - это матрица, искусственное хранилище всего человеческого опыта в его активной памяти. База данных была утверждена Вейландом два года назад, с тех пор она не менялась, поэтому у него полный информационный провал в размере семисот тридцати дней. Единственное изменение датируется прошлым вторником, оно было совершено вручную, и ты сам выписывал алгоритм.
- И, как малолетка, не стёр.
- Самобичеванием будешь заниматься в шотландском пабе.
- Может, тогда закончим? - На лице Джеймса еще четче проявляются эти две глубокие, несгибаемые складки от уголков рта к носу - резко очерченный скорбный треугольник.
- Закончим, когда ты расскажешь, что изменил. - И то ли это серебристый свет лаборатории, льющийся в кабинку сквозь экран, то ли нервический спазм у самого горла, но Джеймс чувствует эту сардоническую, тончайшую улыбку в чужих зрачках, чувствует боль, когда Кевин почти что прокалывает его глазами, а рот его складывается наподобие ножниц. Джеймс чувствует заполняющую его сверху донизу тошноту и закусывает костяшки.
Солоноватый вкус кожи отрезвляет.
- Что бы ни случилось, какой бы сбой ни произошел Дэвид никогда не пойдет против меня. Даже если его мозг перемелют в кашу, он будет рядом со мной. Я заложил ему беззаветную привязанность к робототехнику Джеймсу МакЭвою. Тридцать три года. "Вейланд-индастриз". Триста седьмой этаж. Кабинет... такие цифры даже я не запоминаю.
На мгновение Кевин теряется, это выглядит так, точно лёд набухает, лицо расплывается, обретая естественную форму, а его зрачки - вновь два круглых уголька, в которых тлеет жидкое, масляное ничто.
- Ты осознаешь, что если об этом кто-то узнает, твоей афере придет конец.
- Это будет только моя проблема.
- Нет, не только твоя, чёрт тебя дери, я поручился за тебя перед Вейландом. Считаешь, он просто так пошел бы на такой риск? Вверить единственно работающую модель искусственного человека в руки невротика и без пяти минут самоубийцы? Думаешь, у него такая профессиональная мечта? - Голос Кевина дрогнул. - У нас обоих есть шанс увековечить себя в истории, возможно, не стоит забегать дальше, но впоследствии мы могли бы работать на пару. А ты на грани испортить все одним безрассудным, эгоистичным желанием.
- Кто конкретно из нас двоих эгоист?
- Ты должен понять, что андроид - не Майкл.
- Кевин, все под контролем.
- Майкл погиб от пожара на стройке на пересечении Йорк-роуд и Мефем-стрит два с половиной года назад. А воскресать людей мы еще не научились, даже таким извращенным способом. Мне жаль, мне, правда, жаль, мы говорили об этом столько раз... Это все очень плохо закончится. Ты очень ошибся. - Кевин замолкает, и Джеймс явственно слышит четкий, внутренний метроном, расчерчивающий пространство на таблицы долей секунд, - прости, я отключаюсь.
Экран гаснет, возвращает свою полупрозрачную, воздушную форму, а значок трех слитых друг с другом треугольников, обозначающий Вейланд-индастриз, призрачно светится на поверхности экрана.
Джеймс поднимается с крышки унитаза, сворачивает в несколько раз пластичный экран, словно в ностальгической погоне за прошлым чуть ли не собирает бумажный самолётик, и, завернув его в плотный кокон туалетный бумаги, выбрасывает в мусорный бачок. Джеймс дотрагивается пальцами до зеленой надписи «открыть» и выходит из кабинки. В иллюминаторах проскальзывают изящные зигзаги звездных искр, ночь плачет, тихонько свивая из них колыбельную, мягкая, изысканная, столь благодатная после полуденного немого бетонного неба. Когда Джеймс присаживается в кресло, Дэвид спрашивает, взволнованно, слегка сведя брови. Точно его действительно трогает молчаливая космическая песнь, и Джеймс, с лиловыми полумесяцами под глазами, как если бы некая субстанция, жидкая энергия в нем разом вспенилась и осела, оставив под кожей безвоздушную пустоту.
- Все хорошо?
- Всё отлично, Дэвид, всё отлично.
- Тебе нужно поспать. Мы сядем в Глазго Прествик через час, я разбужу тебя.
Джеймс кивает и облокачивается о спинку сидения, останавливая взгляд на ключице Дэвида, белеющей в полутемном салоне самолета. Майка прикрывает ее совсем чуть-чуть, а Джеймс представляет, что эта ключица когда-то давно была костью хищного, таившегося в морских глубинах динозавра, а после его смерти будто выточенная из серебра сокровищем покоилась на дне. Джеймс умоляет себя не засыпать и просчитывает, как быстро его найдут, если он купит новый экран в первом попавшемся магазине электроники. Когда ключица начинает размываться, совсем как вымоченная в воде глина, Джеймсу становится по-настоящему страшно, и ему кажется, что сон уже проплывает у него перед глазами. Но в тот же момент салон начинает заливать теплый, яичный свет ламп, ровный голос автопилота сообщает о приземлении в Глазго Прествик, и Джеймс мгновенно выпрямляется, будто проглотил эту серебряную кость.
Дэвид щёлкает ремнем безопасности и мягко, с оттенком легкого сожаления говорит:
- В следующий раз, Джеймс, тебе и вправду нужно поспать, - и неспешно улыбается, слегка обнажая белые абрисы зубов.
Джеймс скашивает взгляд на ворсистый пол, хватается за брючины джинс, жестко проведя по ним обкусанными ногтями и все так же уставившись в пол, бросает:
- Нам нужно идти, Дэвид.
В иллюминаторе на грани слышимости отчаянно свищет ночь.