Так как я вернулась домой в субботу ночью, потому пишу пост о поездке.
Я не могу писать стройно и последовательно, поэтому вновь разрозненные кусочки, что мне так запомнились.
В 12:00, в этом году, я впервые не ощутила ничего, что говорит о моем стабильном состоянии в_ожидании_перемен. Под знаком перемен прошли все эти 2 недели. Я познакомилась пианистом Стефаном. По образованию он инженер, что не мешает ему виртуозно играть Шопена и Бетховена. В свободное время он летает на дельтаплане. На внешность он напомнил мне Гарри Галлера, такой высокий и узкий, с доверительно-просящим взглядом и длинными, со светящими на кончиках от таланта пальцами. В нём было что-то неимоверно инфантильное и умиляющее, точно он еще не вырос и потому и остался таким туманным и замкнутым с брызжущей, наивной жаждой разговора. А на указательном пальце он носит перстень с топазом.



Лыжня была замечательной. Меня каждый раз удивляет, что как бы не изменилась я, мои знакомцы, привычки и состав коктейлей, но Альпы все равно стоят. И это такая приятная точка возврата, когда сводит зубы от несправедливости и горечи, и можно опереться о склон горы, лечь - взглядом в небо - глубоко и сладко дышать горами и снегом - упасть в тяжёлый, привязчивый свежевыпавший снег или на обледенелый, скалящий свои осколочные зубы склон - сразу же приходит осознание, что это вечное и несокрушимое так и будет стоять, не выплывет из под моей спины.



Также я ездила в Цюрих, такая лёгкая и неожиданная однодневная поездка, полная кратких, саднящих сердце разговоров. Помню. я искала кладбище, где похоронен Джеймс Джойс. Кладбище расположено на конечной трамвайной остановке, недалеко от зоопарка. Когда я проходила мимо Кирхи Флунтерн, заметила метущего листья мужчину - подтянутого, с плавными движениями рук и коротко подстриженными тёмными усами. С ним разговаривал другой мужчина, активно жестикулировавший и переминавшийся с ноги на ногу. Когда я спросила последнего, где находится кладбище, он указал мне на дворника и произнес.
- Это наш пастор. Спросите у него, он точно знает, где находится кладбище, скольких он там похоронил!
Почему-то меня пробило на нервический смешок. Есть у нас традиция, каждый Новый год мы ходим... на кладбище.
Когда же я наконец добралась до кладбища и поверила Джойсу свои чаяния, запальчиво говорила о своей любви к нему, и отмахивалась от его усмешек и лаконичных, ранящих слов, распрощалась и пошла в направление к трамваю, то увидела потрясшую меня картину - на кладбище было не души, на таком приятном, пахнущем елями и соснами месте, в тени, покое и умиротворении, по брусчатой дорожке катилась девочка лет пяти на самокате, а следом шла ее мать. Девочка явно только что посетила зоопарк, до того воодушевленной и экзальтированной она выглядела, на ней была ярко розовая курточка, а ее бледная кожа и волосы казалось светились в этой болотистой, пропахшей дождём зелени. Она смеялась и кричала что-то матери посереди кладбище. После они свернули с дороги и вышла через калитку к трамвайной остановке. Но мне еще пару минут казалось, что след от ее пёстрой курточки замер в кладбищенском, знавшим слёзы и смерти, воздухе и светился лиловым как закатное солнце, а смех до сих пор отдавался в дуплах деревьев и горле на подобие самых ярких и беспощадных лучей.
Почему мир так жесток, и красив одновременно?



А еще - там, в нашем отеле, была девушка Ангелика.
Помощница шеф-повара, с юнкерской выправкой, волнистыми, тёмными волосами, как осенние дубовые листья. Она то и дело бросала внимательные, улыбающиеся взгляды, подбегала ко мне и подавала руку, когда я падала на злополучное колено в конце улицы. В последний день я сидела с книгой у камина, и то единственное, что меня отвлекло был тягучий, удовый запах, расползающийся в воздухе как сверкающее нефтяное пятно. Я подняла голову; Ангелика стояла боком ко мне и наливала себе воды из крана.
На следующий день я уехала, а она подбежала на крыльцо в своей неизменной, чёрной, как одеяние ассасинов униформе, на австрийский манер поцеловала меня три раза в щёки и убежала.
Хозяин отеля называл её Ангел.



А когда я приехала домой, и Офелия вытащила меня в кофейню, я стояла на улице и ждала ее.
А вокруг - грязный, обливающийся грязью и слезами зернистый снег, рычащие моторы машин, закутанные и ослепленные прохожие с детьми, у которых вместо глазных яблок - пустые, зияющие чёрной кровью, сквозняками и угрозами глазницы, и сквозняк - наложивший на их маленькие, неукротимые рты печать молчания.
И я заплакала.
Потому что я не хочу жить в мире, где нет мечта нежности.
Здесь.



Но если я здесь, и я не боюсь, то все - более или менее - хорошо.
Beacuse you all put me in the magic position.