С ФБ (3).

[lizavetar96]

Название: "Полые люди"
Фэндом: The Kinks
Автор:  S is for Sibyl
Бета:  Икар Монгольфье Райт,  Мандариновая фея
Размер: макси
Персонажи: Рэй Дэвис/Дэйв Дэвис
Жанр: слэш, драма
Рейтинг: NC-17
Саммари: Таймлайн репетиций и показа рок-оперы "Soap Opera"
Предупреждения: слэш, горизонтальный инцест
Размещение: только с моего разрешения
Дисклаймер: все так и было, я присутствовала и записывала
От автора: В тексте использованы отрыки из поэмы Т.С. Эллиота "Полые люди" и цитаты из песен альбома «Soap Opera»

Heroes are wicked and the author is wicked

Мы полые люди,
Мы чучела, а не люди
Склоняемся вместе-
Труха в голове,
Бормочем вместе
Тихо и сухо,
Вез чувства и сути.
Как ветер в сухой траве
Или крысы в груде
Стекла и жести

«Встречайте, рок-опера The Kinks «Soap Opera»!» звучит муторно и погано, ровно как и «Встречайте, Дэйв Death Of A Clown Дэвис!»
Рэй улыбается.
Зрители в зале: и журналисты в первых рядах, и обыватели, купившие билеты на обещанное фрик-шоу, и операторы за камерами, уставленными по обеим сторонам сцены, и телезрители, усевшиеся напротив экрана со своими полуфабрикатами на коленях, все они ждут начала премьерного показа того, что в газетах обозвали сиропным словом «мюзикл».
В зале слышен нетерпеливый гвалт: хрустят пакетики с солеными орешками и потрескивают опустошенные пластмассовые стаканы из-под пива, затоптанные чьими-то ботинками.
Губы Рэя изгибаются все сильнее, так, что обнажаются щербатые зубы и щурятся глаза, но сам Рэй уже не улыбается.
Его улыбка вырезана из гипсокартона тупыми ножницами. Чик-чик. Порванная в уголках улыбка, большая и острая. Когда Рэй улыбается, все его лицо начинает волноваться и искривляться, будто прорезиненное, даже кости вроде бы трансформируются — нос вытягивается, надбровные дуги то взлетают, то опускаются.
Четыре.
Три.

Singers come and go,
And stars fade away.
They vanish in the haze
And they're never seen again,
But they can't stop the music playing on.

Мальчики, мальчики, из чего сделаны мальчики? Рэй помнит эту детскую песенку — отражение в зеркале слегка прищуривается, точно что-то вспоминает и улыбается, оставляя трещину на полированном стекле.
Рэймонд Дуглас Дэвис, Рэймонд Дуглас Дэвис, из чего сделан Рэймонд Дуглас Дэвис?
Гипсокартон, папье-маше, резина, ржавая сталь, дешевая типографская бумага.
Вот из чего сделан Рэймонд Дуглас Дэвис.
Это мальчики сделаны из плоти и рогаток, а девочки из мрамора и корнуэлльской выпечки, но не Рэй.
Отражение будто бы исподтишка усмехается, так, что зеркало трещит, и вот уже стекло испещрено микроскопическими, тончайшими царапинами, словно паутина, сворачивающаяся к центру вокруг его головы.
Рэй слегка поворачивает голову из стороны в сторону и дотрагивается руками до лица. На ладонях остаются бежевые разводы от тонального крема и пудры. Теперь главное — не дотрагиваться до костюма, чтобы потом вновь не пришлось очищать брюки.
На тумбочке, рядом с банками с косметикой, кисточками и прочим барахлом лежит столь часто выручающая перед выходом на сцену щетка.
Она всегда на видном месте; у щетки потемневшие волоски и крепкая деревянная ручка.
Рэй и сам в последнее время похож на пресловутую щетку для одежды — жесткий, хорошенько попользованный, потрепанный по краям, но все еще в рабочем состоянии: восемь дней в неделю, двадцать пять часов в сутки.
Тоже пропахший загустевшей, старой косметикой и потными сценическими костюмами с постоянно заедающими молниями, кривовато подлатанными, хитроумно подколотыми булавками, которые то и дело колются о голую кожу.
Сейчас Рэй — вся эта просторная, рассчитанная на целую трупу актеров гримерная, и вся она — Рэй. Неуютная, со сквозняком, бьющим по ногам из дверной щели. Со стальной табличкой «не подходите», приколоченной у пестреющей, помпезной драпировки у входа, будто бы рассчитанной на привлечение шквала поклонников.
Чем ярче переливается складками ткань, тем сильнее вжимается в дверь вывеска, намертво приклеиваясь к дереву, пока однажды она не сольется с ним до конца.
И плевать, что вывеска из чужеродного, легко тонущего материала, плевать, что буквы на ней выцарапаны ножом, плевать на всё.
Главное, что она присасывается к двери, как пиявка в топях к случайному утопающему.
— Пять минут! — в дверь стучат, сквозь нее кричат, сколько ему осталось времени, точно особо милостивый тюремщик сообщает, сколько же минут осталось до казни, давая вдоволь надышаться.

Let's all raise a glass
To the rock stars of the past,
Those that made it,
Those that faded,
Those that never even made the grade,
Those that we thought would never last.

Только вот Рэю никогда не достаточно времени, чтобы надышаться. До одурения, до кислородного перенасыщения, чтобы побледнеть, и покраснеть, и позеленеть, и откинуться, наконец, как все того хотят и ждут.
Ни для кого не секрет, что ни директор театра, ни их менеджер, ни записывающая компания, никто не был рад его задумке о перенесении реалий альбома на сцену. Многие даже были уверены, что Рэй это задумал всем назло, только чтобы взбесить всех в который раз, доказать, какой он умный, плюнуть в рожи, покрасоваться своим павлиньим хвостом, встать на голову и сделать вид, что, нет, все хорошо, ему легко и просто и все-то он держит под контролем. Какой умница.
И все эти ответы были бы правдой, если бы Рэй не запирался перед самым выступлением в гримерной, не вцеплялся в раму, изучая свое лицо в зеркале. Не мигая, пока глаза не начинали слезиться, а в дверь не стучали и не кричали:
— Минута!
Тогда Рэй и отмирает, расцепляет пальцы, протирает зеркало от жирных пятен с отпечатавшимися на стекле узорами, вотканными в кожу.
Три.
Два.
Девицы, поющие на бэк-вокале, остальные музыканты и Дэйв уже точно стояли на платформе за инструментами. Свет еще погашен, зал для приличия замолк, но готов вновь загудеть, если Рэй задержится, переполняя тишину хрустом пакетиков с чипсами, шепотком, смешками и неожиданными чихами.
Сам Рэй подходит к двери гримерной и проворачивает в ней ключ. Еще до того, как слышится щелчок отскакивающего язычка, Рэй нажимает на ручку и на него проливается темнота из прохода, ведущего на сцену.
Рэй жмурится, напрягает и расслабляет плечи, пытаясь стряхнуть с себя Рэя Дугласа Дэвиса: жаб — по одной на голову, сердце и грудь, свои вырезанные из бумаги улыбки, многоротую и голосистую семейку, бесчисленное количество фобий и девиаций, громкий развод и все остальное, из чего он состоит.
Рэй старается вытряхнуть из себя женщину, бегающую по дому с бигуди в волосах, старого, грязного старикашку, бродягу, колесящего по стране на своем мотоцикле, неудавшегося денди, клыкастую, страшную, как сам дьявол, тень и всех остальных людей, которые варятся, и живут, и паразитируют на нем.
Рэй пытается выбить из тела самого себя и стать тем успешным героем с абсурдным раздвоением личности, которого он должен играть в течение часа весь будущий месяц.
Стать тем, кого он сам создал, и так, чтобы все зрители ему поверили.
И чтобы он сам себе поверил. Посмотрев в зеркало, увидел не себя, а Нормана, но пока что, вместо этого послушного адепта заурядности на него в отражении смотрит только он сам, Рэй Дэвис, настоящий король заурядности и всех заурядных человечишек!
Пиявки, крысы, горластые существа в нем крепко держатся за его тело. Желчно плюют на его жалкие желания, пьяно и злорадно выкидывают чужого им Нормана прочь.
Они лучше самого Рэя понимают, что представление началось гораздо раньше, совсем не на сцене и не перед зрительским взглядом. Спектакль начался даже раньше самоедства Рэя напротив зеркала в гримерной. Спектакль начался еще утром, когда тот, проснувшись, раскрыл глаза.
Один.
Старт.

I've been half a million places,
I've seen half a million people who stare,
I've been a star and down and out,
I've been put on, sat on, punched and spat on,
They've called me a faggot, a spiv and a fake,
They can knock me down and tread on my face,
They can't stop the music playing on.

***

Мертвая это страна
Кактусовая страна
Гаснущая звезда
Видит как воздевают руки
К каменным изваяньям
Мертвые племена.
Так ли утром, когда
Мы замираем, взыскуя
Нежности
В этом другом царстве смерти
Губы, данные нам
Для поцелуя,
Шепчут молитвы битым камням.

— Будь естественным.
Рэй пытается подавить зевок, прикрывая рот тыльной стороной ладони.
— Как хорошо, что ты редко зеваешь на людях. Это ужасно выглядит.
— «Постарайся расслабиться и будь собой», — цитирует Рэй вяло и монотонно.
— Сразу становятся твои зубищи видны.
— «Потому что это все ради искусства»!
— Вот-вот, опять зеваешь. Не знал бы я тебя — наложил бы в штаны от страха, как маленький.
— «Я всего лишь хочу наблюдать за совершенно обычными людьми»…
— А знаешь, что нужно сделать, чтобы не пугать маленьких детишек одним своим видом? Спать надо больше, усекаешь?
Рэй не отвечает, он откидывается в кресле и трет глаза, сильно давя на веки. Точно пыль из них выбивает или песок, песок, которого так много скопилось на глазных яблоках от усталости, бессонницы и черт его еще знает чего. Сценарий, который он до этого держал в руках, недовольно шелестит страницами и падает Рэю под ноги.
— Когда ты сказал, что останешься на ночь мне помочь, я посчитал, что ты действительно поможешь, а не будешь нотации мне читать. Просто мамочка, — в голосе Рэя ни разочарования, ни раздражения, одна только утомленность. — Выходит, Дэйв, я ошибся в тебе, в который раз.
— Ну ты и ехидна, — проглатывает предсказуемую колкость Дэйв и резко поднимается с кресла. — Знаешь, а я вообще-то дело говорю, — Дэйв сжевывает последние слова, зная, что они Рэю совершенно не интересны, — сколько ты спишь?
— Не твоего ума дело.
— Ивонн стоило бы лучше за тобой смотреть.
— И это тоже не твоего ума дело, — уже огрызается Рэй и сам едва не вскакивает с сидения. Даже до смерти вымотанный, как будто по нему хорошенько асфальтоукладчик проехался, Рэй умудряется разозлиться, как в старые добрые времена, всего из-за пары брошенных ему фраз.
Ровно как и в подростковом возрасте: помаши Дэйв перед лицом брата рукой, предлагая, ну же, давай сыграем, Рэй исцарапает ее, сгрызет, а потом бросит обидное: «Сам виноват, кретин».
Слегка помявшись, Рэй все же отдается собственной усталости, только потягивается, пытаясь не заснуть в нагретом, обшитом жесткой, натирающей кожу тканью, кресле. И действительно — настоящая жертва бульдозера под названием «Работа без перерывов на обед, технические неполадки, государственные праздники, а также свадьбы, похороны и восшествие новой Королевы на трон».

The things I've done for music,
The things I've done for art.
So I'll make these sacrifices and I'll take it like a star
For the sake of art I will mix with the ordinary people.

Квелый, с землистым оттенком лица, хрущавый, состоящий из одних углов, начиная выпирающими под светлыми фланелевыми брюками коленками и заканчивая длинным, острым носом. Болезненно-бледный, тающий с каждым днем репетиций все больше, Рэй начинает походить на энциклопедический пример Доктора Чумы, расхаживающего птичьей, осторожной походкой по венецианским мостикам, в свободном, великоватом на пару размеров одеянии. С высокими перчатками, закрывающими признаки собственного заражения и страшной длинноносой маской, одновременно пугающей и привлекающей женщин, точно говоря в одно и то же время: «Иди со мной и не пожалеешь» и «Только вот я вполне могу выклевать тебе печень, милочка».
— Эй, давай хотя бы сейчас ты попробуешь не заводиться из-за чепухи. Я всего лишь не хочу, чтобы ты откинулся раньше времени. — Дэйв подмигивает ему, нутром чуя, как обстановка в комнате беспричинно накаляется сама собой.
— Ты имеешь в виду, раньше премьеры?
— Я имею в виду, до того, как весь этот кошмар закончится, и мы пойдем в студию и запишем что-то, отличное от этого бедлама, — Дэйв серьезнеет на глазах — лицо натягивается и напрягается, сразу заострившись, а голос теряет шутливую шероховатость.
— Ты меня достал... знаешь, — Рэй прикрывает лицо руками, и непонятно, шутит он или говорит правду. В такие моменты Дэйв старается не приближаться к нему, а то есть нехилый шанс схлопотать подзатыльник по несуществующей причине.
— Знаю. Ты говоришь мне это с рождения.
— Потому что ты достаешь, — чеканит Рэй и, наконец, перестает тереть лицо так, словно наждачкой пытается соскрести с него собственные черты.
— Или просто ты — психопат, — предполагает Дэйв, а Рэй, к его удивлению, смеется.
Он смеется, откинувшись в кресле, подгребая под себя ноги, пару раз постукивает по выпирающим углам коленных чашечек пальцами в знакомом ритме и гнусаво напевает: «Have another drink it'll will make you feel better. Have another drink and you'll feel alright».
— А может быть и то, и другое, — с расстановкой произносит Рэй, вопросительно вздергивая брови, одним жестом перекрамсывая собственное лицо, и вот оно уже — словно натянутый кусок парусины. Для полноты картины нужно только оттяпать этот длиннющий чертов нос.
— И что ты хочешь этим сказать?
— Может, я и психопат, — видно, что произносить это доставляет Рэю немало удовольствия. Широкая улыбка распускается у него на лице.
Смотреть на это — страх и только.
— А может?
— А может это у тебя, Дэйв, не все дома.
— М-м, дома действительно не все — Лизбет с детьми уехала к матери, — подыгрывает ему Дэйв и они оба смеются над этой старой, как жизнь, шуткой. Рэй — на своем видавшим виды, с налетом хорошо сохранившейся старины, кресле, а Дэйв напротив него — сцепивший за спиной руки в замок, смотрящий на брата сверху вниз. Это случается редко и оттого и доставляет Дэйву столько скрытого, мальчишеского удовольствия.
— Какая приятная случайность, — тянет Рэй. — Ужасно приятная.

I'm making observations, and character simulations.
I'll mix with his friends and relations,
And he'll be a part of me.

Они оба знают эти интонации наизусть, так чтобы с точностью копировать их и узнать по первому же слову: эту манеру, предзнаменующую начало их больных развлечений.
Тот, кто выиграл, смеется и пирует, а проигравшего не то чтобы на щите несут, его этим щитом забивают. Насмерть, насмерть.
Главное, чтобы шалость удалась, а такое возможно только, если один окажется в проигрыше.
А ну-ка, поиграй-ка со мной! Сейчас, сейчас, сейчас.
Этот специальный голос, использующийся только для игр друг с другом, напоминает одновременно все самое неуместное и грязное, что они когда-либо слышали.
Голос воспитательницы детского сада перед тихим часом, когда она спешит убраться из детской, чтобы уединиться с везунчиком-электриком. Голос ребенка-заводилы своей компании, когда он предлагает остальным заниматься тем, что видел раньше только через замочную скважину спальни своих родителей.
Сладкий голос преподавателя, не скрывающего свои явные склонности педофила, с его длинной-твердой-жесткой указкой в руке и длинным-твердым-жестким жезлом, спрятанным в брюках.
Голоса знающих себе цену потаскух во взрослых фильмах.
И голоса Рэя или Дэйва в самом разгаре их потех, но чаще, конечно же, Рэя, как самого взрослого, как самого помешанного, как главного мистера Хайда в их компании на двоих. Голос, который может прозвучать когда угодно — на записи песни, у кого-то из них дома, до или после концерта, когда они подключают или отсоединяют усилители. Даже однажды во время выступления с «Holloway Jail», когда во время гитарного проигрыша Рэй подошел к брату, и, сложив руки рупором, прошептал тому на ухо, сбивчиво и запальчиво, как только и можно во время концертов: «Спорим, я могу довести тебя, даже к члену не притрагиваясь. Мне и трахать тебя для этого не нужно».
Куда, зачем, для чего «довести» у Дэйва вопросов не возникло, но кажется, на той песне он продолжал безбожно ошибаться еще концерта три, не меньше.
Вот и сейчас у Рэя в голосе отчетливо сквозит желание поиграть.
Эти игры начинаются, все как один, одинаково, с этой избалованной интонации, а вот финал предсказать невозможно, сколько бы вариантов развития оба они не просчитывали. Секс, безусловно, случается в начале, во время или после, но отнюдь не всегда, он скорее является желательным сопровождением, но никак не самоцелью.
Они могут искусать друг друга до крови, и рты и слова у них имеют клыки, и непонятно, что именно причиняет больше боли. Они могут с горем пополам притвориться взрослыми людьми и пускать друг в друга издевки сквозь зубы. Но чаще они позволяют себе быть тем, кем они на самом деле являются — маленькими детьми, принуждающими других выполнять их капризы.
Вот такие они детки-уродцы, не дающие друг другу спуску, любящие наказывать, приказывать и манипулировать — грубо, бесправно и до одури искренне.
— Чего ты плачешь, как девчонка? Чего ты ревешь, мать твою? Все, не реви!
И плевать, что ты делаешь: грызешь чужое предплечье, пока не закровит, нарочно используешь самую толику смазки, сыпешь придуманными обвинениями, доводя другого до истерик — плевать, неважно, жми на газ и выжимай всю скорость на спидометре, пока машина не задымит.
Они могут трахнуть друг друга, а могут и извести одним только обещанием того, что они хотят друг с другом сделать.

I'm immortalising his life
And I'll even sleep with his wife,
For the sake of art I'll go to bed like the ordinary people.

Они могут разводить друг друга на «слабо» и зубоскалить еще долгое время, если другой спасует. Могут, как дошкольники, дразниться, вместо несуществующих косичек дергать друг друга за другие, более чувствительные части тела, щипаться до мгновенно выскакивающих кровоподтеков и ломать друг друга до посинения, пока пена ртом не пойдет, пока не нужно будет вызывать девять-один-один, шипя в трубку, что ты только что довел своего дрожащего братца до бешенства, до натурального, животного безумия.
— Ты себя все время ведешь, как девка во время месячных!
— К сожалению, у меня их быть не может.
— А тогда чего ты все время лелеешь свои мелкие обидки?
И как только они смогли дожить до тридцати со своими играми в смертников, обоим совершенно непонятно. А возможно на них, как на шелудивых собаках, все за пару часов заживает?
— И что ты хочешь сказать? — Дэйв переступает с одной ноги на другую, на его губах появляется кривая улыбка, больше похожая на сквозное пулевое ранение. Это подстегивает самодовольство Рэя еще сильнее: вот его младший брат стоит и нервозно гадает — выдумаю ли я что-то приятное для нас обоих или же просто-напросто плюну ему в рожу.
Каким же важным сейчас чувствует себя Рэй, каким же маленьким, бестолковым и счастливым.
Дэйв даже мнется немного, стоит вполоборота, точно заняв оборонительную позицию, ждет с нескрываемым предвкушением, что же на этот раз придумает его старший брат. Совсем как ребенок.
А Рэй все пожирает это пристальное внимание, его лицо даже вроде бы розовеет, приобретая более здоровый оттенок, складка на лбу расправляется. Наконец, решив, что пауза достаточно затянулась, Рэй озвучивает то, что вертелось у него на языке уже которую минуту.
— На колени.
— Что? — Дэйв дергает плечом, то ли машинально, то ли решив разогнать кровь по затекшим от напряжения мышцам.
— Я хочу видеть тебя на коленях, — тихо повторяет Рэй и пару раз постукивает костяшками пальцев по подлокотнику кресла, совсем, как судья, призывающий разбушевавшихся в зале заседания гражданских к порядку.
Выражение лица Дэйва бесценно — не успевший взять себя в руки, ошеломленный, будто того обухом по голове треснули. Дэйв выглядит так, точно лет десять за раз сбросил — это его неподдельное выражение сильнейшего удивления он пронес через всю свою жизнь, как будто он покрыт защитной скорлупой, защищенной от нападок времени. Рот его все также чуть приоткрыт, обнажая неровные ряды зубов, в светлых глазах начинает бродить болезненный отблеск.
Всем своим видом Дэйв будто борется с этим насильственным вирусом, который своим идеями наводняет его брат, его распирает от противоположных желаний одновременно — засветить Рэю коленом в его бледное, как у поганки, лицо, наорать, сказав, что у того комплекс бога, что тот долбанный эгоцентрик, что он больной до такой степени, что его только могила исправит, развернуться и уйти из собственного дома, взять такси и уехать. Туда, где Лизбет, и сыновья, и ужин с картофельной запеканкой, красным чаем и бокалом брэнди: подальше от этого цирка фриков, в которые каждый раз превращаются их посиделки с Рэем.
Еще Дэйва ломает от дикого желания прекратить любое сопротивление и бухнуться на коленки, так, чтоб кости хорошенько приложились о полированный, дощатый пол, и смотреть в лицо Рэю — снизу вверх, как тот ждет и любит.
От осознания того, что ему действительно хочется ответить «да» даже не на просьбу, а на приказ Рэя, разбить коленом уже хочется не только лицо Рэя, но и свое в особенности.

Hey mister can you lend me a hand
Can you tell me who I really am
Am I just an ordinary guy
Or do I play in a rock-n-roll band
Are you all in my imagination
Are they only in my mind
'Cause I just don't know what to feel
When everything seems real
With the ordinary people

— Какого черта... — одними только губами произносит Дэйв и делает пару шагов назад, — черт тебя дери, ты что...
— Я очень этого хочу, — перебивает его Рэй. В голосе — обманчивая мягкость, а в глазах — голод, странно, что он волком еще не взвыл, смотрит так, точно на расстоянии хочет выпить Дэйва до дна.
— А что мне за это будет?
Теперь Рэй усмехается и щурит глаза с явной издевкой.
«Позволить тебе меня трахнуть? Пообещать, что после «Soap Opera» концептуальных альбомов, которые тебе так претят, я писать не буду? Бросить тебе кость, как голодной зверюге, Дэйв? Купить новехонькое платье от Chanel и побрякушки?»
— Тебе будет большое человеческое спасибо.
— Слышать от тебя слово «человеческий», это уже совсем нелепица.
— Считаешь, я не человек?
— Скорее уж ползучая тварь.
— Тогда ты грызун, угодивший мне на завтрак.
Рэй смеется, видя, как Дэйва передергивает, и даже не злорадствует, а радуется, так чистосердечно, как может — вот уж сказочку я брату рассказал, вот уж успех, так успех.
— Ну так что? — Рэй недвижно сидит в кресле, не отрывая взгляда от Дэйва, и, к счастью для него, подобная неуклюжая попытка гипноза срабатывает, ведь Дэйв все-таки оживает. По его телу будто судорога проходит, так что каждая мышца расслабляется, а кости отмирают. Он смотрит в пол, совсем как провинившийся школьник, и, наконец, совсем чуть-чуть сгибает колени.
Опускаясь на пол, он старается не гнуть спину, сгибает колени все сильнее и сильнее, пока с гулким стуком те не соприкасаются с поверхностью пола.
Рэй даже забывает напустить на себя торжествующий вид, только неотрывно смотрит на осевшего на пол брата, даже рот в неверии приоткрывается. Теперь уже Дэйв взглядом мстительно собирает реакцию Рэя, одними глазами чуть ли не обсасывает его пораженное лицо.
— Ну, а дальше что?
«И какой же твой следующий ход? Что, теперь твое эго такое же большое и необузданное, ровно как и твой чертов инструмент в штанах? Хочешь, чтобы я отсосал тебе? Чтобы назвал папочкой и попросил тебя быть понежнее? Чтобы я смутился, и покраснел, и сделал шаг назад, чтобы я проиграл, ведь ты придумываешь все эти чертовы игры, только чтобы я проиграл? Опять, опять, опять».
— А теперь — подними, — голос Рэя громыхает в тиши пустого дома, когда он кивком головы указывает на лежащий у его ног сценарий.
И щелкает пальцами, и будто весь свет в доме выключается, а потом кто–то перезапускает все электричество — и все приборы: холодильник, духовка, стиральная машина где-то в подвале, электронные часы, лампы, абажуры и торшеры заработали вновь и стали гонять электроимпульсы по своим венам-проводам с невиданной мощью.
В голове Дэйва все ровно так же — кто-то резко вкручивает одну-единственную лампочку, и тут же срабатывает пышная, в псевдо-викторианском стиле люстра с сотнями электрических свечей.
Щелк!
Средний и большой палец Рэя соприкасаются друг с другом и тут же разминаются, но это пощелкивание все еще висит в воздухе.
Господь бог, да так презрительно даже к слугам не обращаются.
— Ну же, подними его, — повторяет Рэй и рукой указывает на разметавшиеся, скрепленные канцелярскими скобами страницы с жирно напечатанным словом «Soap Opera» на белоснежном обороте.
Рэй подманивает его рукой, видимо, стараясь низвести Дэйва до уровня ищущего мнимую ласку зверя, и кажется, даже отшатывается, как испуганный укротитель хищников, удивленный тем, что зверь впервые последовал за его командой, когда Дэйв подается вперед корпусом и опирается на руки, вставая на четвереньки.
Дэйв продвигается вперед, откинув голову назад, так что его длинные волосы заливают плечи и спину, а на губах все та же сквозная улыбка, словно шрапнелью пробитая, хотя Рэй уже не совсем понимает, кто из них кого пробил, и иллюзорное чувство контроля утекает сквозь пальцы, оставляя его с вопросом, а было ли оно вовсе?
Когда их разделяет всего метр, у Рэя в брюках уже распирает так сильно, что впору ослабить ремень или притянуть Дэйва за эти его обветрившиеся за день волосы и молчаливо попросить сделать то, до чего он так редко добирается во время их нескончаемой и алчущей крови сексуальной игры.
Но возможно.
Возможно, Рэю повезет именно сегодня.
Именно в этот момент Дэйв останавливается, распрямляется, приседая на пятки, а в глазах в ажиотаже бьется вопрос: «Ну что, съел?»
Дэйв смеется, хохочет громко и заливисто, и должно быть единственная возможность Рэя не потерять достоинство и не выйти к финишной черте с позорной ленточкой «проигравший» — это тоже засмеяться. Тогда он присоединяется к Дэйву, и в его трескучий голос вливается вкрадчивый Рэя, будто точно так и было задумано с самого начала, и Дэйву даже не нужно глядеть брату в глаза, чтобы знать, что те совсем не смеются.
Рот — да, плечи — да, лицо — да, но сам Рэй смотрит так, словно пронзил бы Дэйва насквозь, если бы это не означало только одно — проигрыш и позор.
— На тебе твой сценарий, — Дэйв тянется вперед рукой, и, подцепив его за уголок, кидает стопку листов Рэю на колени.
Тот сжимает «Soap Opera» за корешок, до белеющих костяшек, и едва удерживается от того, чтобы не повалить Дэйва спиной на пол и, свернув сценарий в трубочку, не затолкать его брату в рот.
Кажется, именно в тот момент поднявшийся на ноги Дэйв наклоняется, и, поймав его подбородок ладонью, влажно и громко целует, рыщет свободной рукой по телу Рэя и наконец хватает его за крепко сжимающие бумагу пальцы и держит, не отпускает, пока хватка Рэя не размыкается до конца. Сценарий вновь падает на пол, оставляя незаданным вопрос, кто будет поднимать его в следующий раз?
Тогда Рэй еще сильнее вцепляется пальцами Дэйву за плечи, точно пытаясь раздавить или навсегда оставить отпечатки собственных ладоней на коже Дэйва, и тот позволяет ему это с собой делать, лишь жмурится все крепче и крепче, пока перед глазами не начинают жужжать черные и одинаковые, все как одна, мушки.
А возможно, это Рэй наслал их на Дэйва, тот бы совсем этому не удивился.
Идея, что из Рэя вышел бы отличный повелитель мух, является последней связной мыслью Дэйва в тот вечер.

It's like another world, being here with you,
It's quite a trip for me, so this is reality.
I'm studying every movement, I'm trying to learn the part,
Now I want you to be natural, just relax and be as you are,
'cos it's all for art, I want to observe the ordinary people