Пять утра, и я сижу снаружи автобусной остановки в Вирджинии. От голода подводит желудок, и неимоверно хочется спать. В моем рюкзаке — столько наркотиков, что они могут убить лошадь. Одну такую здоровенную лошадь. Может даже две лошади. Одну большую и одну маленькую. Одну лошадь и одно пони. Кобылицу и жеребенка. Еще у меня в рюкзаке твои «Брошенные машины» и фляжка с ромом. Фляжка ужа наполовину пуста, так как в два часа ночи на остановки в Дэлэвэре я зачем-то распивала ром смешанный с Доктором Пеппером в компании с моим попутчиком — мальчиком из Якутска по имени Борис. Борис переехал в Нью Джерси, когда ему стукнуло двенадцать, и с тех пор он щеголяет именем Бретт. Борис, вернее Бретт, менеджер в каком-то отеле в Северном Мичигане, а потому он сразу стал мишенью для моих шуток а-ля «Сияние». Но все это не имеет значения, в автобусе я так замерзла, что уже забыла что же я там хотела тебе обозначить в письме.
Я пытаюсь проснуться — правда, не только от ничтожного огызка сна на поезде, но ото сна более глобального. А как иначе назовешь мое амебное состояние в последние месяцы. Впервые недовольство собой не служит триггером к перемене. Я тру переносицу и пытаюсь начать новую главу, закончить монтаж фильма, начать реструктурализацию сценария. Я жду чего-то/кого-то. Как на охоте. Я на охоте.
Я зеваю.
читать дальшеПосле нашего последнего разговора с тобой я честно попыталась прийти в себя и (не) вышло. Вместо какого-либо осмысления твоих слов, я вновь начала галлюцинировать. Сильнее всего я пугаюсь этого по ночам. У нас вновь появились тараканы. Я не знаю, как эти засранцы проникают к нам в квартиру, но они делают это с невероятным успехом. Тараканов я не боюсь, только галлюцинаций о тараканах. От них пульс у меня учащается, а во рту пересыхает — слишком уж они напоминают о первом этапе амфетаминовых галлюцинаций. Только в этот раз амфетамина нет.
/ Я не говорила с матерью уже неделю. /
Накануне моего прощания с Нью Йорком, я, досматривая третий сезон «Моста» зашла в то хук-ап приложение, про которое я однажды тебе рассказывала. Там где еще вам ставят таймер в виде одного часа на диалог. Неожиданно я наткнулась на молодого человека, с которым болтала и только в тот самый день, когда только скачала приложение полгода назад. Тот был молодым петербуржцем с истинно чеховской тоской на душе. Он хорошо меня помнил. Спать мне ни с кем не хотелось, и я пригласила его к себе на поболтать. Мальчик работал развозчиком хлеба в Бруклине, потому у него было времени до четырех часов ночи — именно тогда начинается смена. Он оказался невысоким и сухопарым, весь разодетый в черное и с огромным рюкзаком на плечах. Он сидел напротив меня в кресле, яростно жестикулировал и рассказывал о своих съёмках в порно-фильмах, о брошенной учебе на психолога-педогога, о лютой ненависти к Гессе и Шопенгауэру, о том, как облопался таблетосами и пережил клиническую смерть.
Он все болтал своим тихим, живым голосом, а я думала: «Сраная русская интеллигенция...»
Он говорил о том, что его половая жизнь началась в двенадцать лет, а уже полтора года он по непонятным причинам соблюдает целибат.
— Я вот ходил к проститутке, а у меня не встало! — С черной веселостью воскликнул он, а потом пересел ко мне на диван.
Подобрался. Мне было очень спокойно и хорошо. То был первый раз, когда в этой квартире раздался живой голос, говоривший на русском. И знаешь, я этим наслаждалась.
— Так странно сидеть напротив женщины. Уже полтора года, как этого не было. Девственником себя чувствую.
— Я могу отсесть на кресло, если хочешь.
— Нет!.. — Он осекся.
Начал говорить о пустоте, конечно же. О своих шрамах. Спрашивал о моих. О моей... «травме». О моем ПРЛ. Меня не покидало ощущение, что я будто говорю со своей болезнью, а не с отдельным незнакомым мне человеком. Все что этот мальчик говорил было до боли знакомо мне — каждое сомнение, каждая несостыковка, все страхи и желания шли прямиком из моей головы.
— Да куда ни плюнь, у всех ПРЛ, — выдал он.
— Вот уж нет. И тем более, оно обычно у женщин.
Мальчик ткнул себе в грудь:
— У меня.
— Я ужа поняла, — сказала я и взяла его за руку, — тебе нравится? Если нет, я могу перестать.
— Нет, мне нравится.
У него были сухие, крепкие руки.
— Чем ты занимаешься, когда не развозишь хлеб?
— Трачу деньги. Вот электрический велосипед купил. Гуляю. В зоопарк в Бронксе вот сходить хочу. Мороженое ем. Читаю... но мой Киндл только что украли. Друзей у меня нет.
— Можем вместе сходить в бар. Найти тебе там девушку поразвлекаться. Это же лучше, чем проститутка.
— Зачем? Секс это только растрата единицы моей энергии.
Кажется, я засмеялась. Совсем не зло.
Затем мальчик положил голову мне на колени.
— Ты теплая.
— Да. Ты тоже. Это потому что мы живые.
— Хочешь пойти к тебе в комнату?
Я прочистила горло.
— Да, хочу. Но нам не обязательно заниматься сексом. Тебе хорошо сейчас со мной?
— Да.
— И мне тоже. И я бы не хотела, чтобы тебе стало плохо. Чтобы в конце это оказалось только растратой единиц энергии.
— Нет... это еще... тепло. Я хочу почувствовать себя ближе с другим человеком. С тобой.
— Тогда пойдем ко мне в комнату.
Отдать мальчику должное в постели все прошло по высшему баллу, если бы не его убитый тон в конце, когда мы просто лежали и пялились то на потолок, то друг на друга:
— У тебя не было оргазма. Я слажал.
— Да нет, дело не в тебе, у меня его никогда не бывает. Если только с женщинами.
— Это все потому что я нихрена больше не умею.
— Нет, это потому что у меня травма, и еще по множеству маленьких.
— Я уже слышал о твоей травме сегодня, но...
— Ты знаешь, если бы все мужчины с которыми я спала столько убивались, что не довели меня до оргазма, я бы наверное была куда более счастливым человеком.
— Хочешь шоколадку?
— Что?
— Я принес шоколадку. Я терпеть не мог, когда ко мне в Питере приходили гости без шоколадки. Я их после такой подлянки второй раз уже не звал.
В ту секунду я почувствовала этакое ностальгирующее счастье.
— Это самое «русское», что мне когда-либо говорили.
Прощаясь, я сказала ему, что нам определенно стоит сходить с ним в зоопарк, когда я приеду обратно в Нью Йорк. Мальчик от этого просиял и попросил меня написать, сразу как я приеду.
— Обещаю.
А потом он подошел ко мне вплотную и сгреб в охапку, очень крепко и оголтело обнимая. Совсем, как я тебя после того, как очень неудачно вмазала тебе по лицу. И с моей и с его стороны это означало примерно одно и тоже: «Пожалуйста, какую бы хрень я не делал и не говорил, не уходи-не уходи-не уходи-не уходи-не уходи-не уходи».
*
Прощаясь со мной, Любитель Набокова спросил:
— Ты будешь по мне скучать?
— Конечно. А ты?
— Да, я буду скучать по тебе.
Его рот был непривычно требовательным.
— Каждый день.
— Что? — Переспросила я.
— Я буду скучать по тебе каждый день.
P. S. Кровь и Сатана — я качалась на качелях в четыре часа ночи и я старалась думать обо всем, что мне нужно думать, а потом я поняла, что за моей спиной у меня находится сам Сатана.
Вот примерно, так в моей голове все всегда и заканчивается.