Писатьнеочем

У Черного человека — холодные руки, когда он зажимает мне рот, и воспаленные от бессонницы глаза. Черный человек говорит:
— Чем больше я пишу, тем красивее становятся твои руки.
Я гляжу на свои руки черные от чернил, а потом вновь поднимаю на него глаза. Они у него линяло-серые, точно вся синь была вымыта из них однажды после очередной психотической стирки.
Я закрываюсь от него в спальни, залезаю на кровать прямо в бутсах и просыпаю сигаретный пепел мимо горлышка бутылки. Черный человек шатается всю ночь по моей кухне, собирает сереющими носками пыль, воет в щель под входной дверью, мол, выпусти, выпусти меня наружу. Он лжет, что сходит за меня супермаркет, купит хлеба и молока.
— Лжец,— цокаю я языком.
Я слышу шаги за дверью моей спальни, а потом его переполненное клубничной жвачкой и гнилью рта дыхание.
— Впусти меня правильно, — кривляется он.
Я молчу. Я слишком часто молчу в последнее время, а стоит раскрыть рот, так тут же начинаю жалеть, что не удержала его под замком, как сейчас вот удерживаю Черного человека. Тот кашляет и шаркает ногами за дверью, а я вспоминаю о тебе и об отсутствие моих слов, которым суждено витать вокруг тебя, но не прикасаться, ведь я не хочу, чтобы мои руки чернели, как у Черного человека.
— Лгунья, — в тон мне повторяет Черный человек, расслышав последний обрывок моих мыслей к тебе.
— Не-а, — тяну я, но мы оба уже знаем, что мой проигрыш заказан заранее.
— Лгунья, лгунья...
В голосе Черного человека — патока и утонувшие в ней мухи. Я бы вылизала его горло. Боже.
— Ты все врешь своему мозгоправу. Все-то ты можешь, и писать и сказать. У тебя просто язык ломается от этих слов. А знаешь отчего это?.. От гордыни.
— Не говори так.
— Я бы вообще ничего не говорил, если бы ты просто впустила меня. Ты так боишься остановиться и посмотреть на себя, на свою игрушку-котейку, на людей, на вырез на твоей груди, на мир, на двадцать белых мышей разорванных пополам в своих арахисовых мышеловках, и поэтому ты бежишь...
— Мне не нужен твой сраный психоанализ!
— ...по платформе метро, пока не упадешь вниз, в самую шахту.
От недосыпа у меня слезятся глаза. Я грожу закрытой двери кулаком.
— Ну убей меня. Просто убей меня тогда!
Я знаю, что там, за закрытыми дверями Черный человек качает головой.
— Нет.
— Тогда трахни меня.
— Нет.
— Почему?
— Потому что мы не играем с тобой в это.
— Просто ляг и проведи ночь со мной. Под одеялом. Можешь не трогать меня, просто будь со мной...
Я осекаюсь.
Поворачиваюсь и гляжу в окно, хотя и без того знаю, что уже начало светать. Утренний туман съел верхушки небоскребов в Файненшиал дистрикт. На улицу медленно выползают смрадные попрошайки. Зелень — такая мокрая.
— Тогда... — я медлю, прочищая пересохшее горло, — просто позавтракай со мной. Перед тем, как я уйду на работу. Пожалуйста.
Когда Черный человек отвечает мне, в его голосе проскальзывает глупая нежность.
— Конечно.
Я надавливаю на дверную ручку, а потом дергаю ее на себя заранее зная, что раскрыв дверь, никого перед собой не увижу.

*
За пятнадцать минут до выхода из дома я рисую себе черным карандашом стрелки, а сиреневый сумрак рассвета рисует мои глаза в зеркале линяло-серыми. Это напоминает мне о ком-то. И это самая прекрасная вещь.