И от себя не уйдешь, и к себе не придешь, как же это?!
*
В первую ночь в Гаване я написала такие слова: «Здесь мужчины смотрят на нас особенным взглядом. Ты знаешь, что я имею ввиду под «нами». У мужчин такой взгляд, когда мы идем по улице — как будто их поразило молнией и обездвижело. Я даже не могу принять это за оскорбление — мужчины не смотрят на меня здесь, как на объект, нет, они смотрят на меня, как на святую. На святую, которую они бы привязали к кровати, пытали бы, насиловали, порезали на крошечные мясные сердечки, моя кровь бы сочилась по всех поверхностям их семейного гнездышка. Все это может прозвучать жестковато, но ей-богу, мы все знаем, что святые могут вытерпеть и не такое».
Вот, что я написала в мою первую ночь.
Грязную ложь, вот, что я написала.
И я презираю себя за это.
*
В этом письме нет временного континиума. Это письмо, как машина времени. Как старенький Дэлориан, который работает на плутонии. Это письмо рвется сквозь пространство и время, и оставляет после себя горящие следы на теплой от солнца и пота и скорости разбитой трассе.
Это письмо движется по своей собственной квази-логической траектории — и ты поймешь; в конце ты поймешь все, что я имею ввиду, но сначала тебе нужно пройти со мной от конца до начала, и тогда все обретет свой собственный неповторимый смысл, и кровь обратится в траву, и солнце будет под ногами.
Это письмо, как само время — оно не может остановиться.
читать дальше*
У меня невероятно болит левая нога. От колена и ниже. Точно гниет заживо. Точно варикоз и артрит и гонорея одновременно. Я часто говорила, что чем больше я пишу, мои руки все чернеют от чернил. От чего же может почернеть моя левая нога?
*
Полночь нового года я встречаю в очереди на Disco Ayala — пещеру, в которой когда-то революционеры прятали свои боеприпасы, а в конце прошлого века орудовал серийный убийца, а теперь там ночной клуб. Зажатая между группой финов и мужчиной невероятно похожим на одну из моих главных влажных мечт, Дэвида Теннант, нацепив наушники и слушая, прости господи, Оксимирона, я поняла, что уже одна минута первого первого января.
Дальше я проскучала с пол часа в этой пещере. Ни пить, ни танцевать, ни общаться не хотелось, в итоге я читала Максима Горького, разглядывая черные недры пещеры, заваленной пустыми пластиковыми банками и стаканчиками.
Потом я решила вернуться в хостел и вместо 15 минут у меня это заняло час во время которого я медленно, но верно погружалась в еще более муторное отчаяние и тоску, чем раньше. Я спотыкалась об обглоданные свиные кости и лавировала между кучами навоза. Шикарно.
Утро первого числа было еще более смурным, чем ночь до него, и я уже было хотела закрыться в своем хостеле до самой ночи, как мне неожиданно полегчало, стоило мне продолжить чтение твоей книги (совершенно не понимаю почему. Кажется это была глава «Генез»). Возможно, шоколадный блинчик на завтрак тоже помог.
*
В тот день я пошла на пляж, теплый, лазурный и Карибский.
Там меня выловила (фигурально) познакомившаяся со мной прошлой ночью итальянка по имени Франческа.
Франческа олицетворяла для меня идеальную женщину-творческую-героиню — у нее отсутствовал всякий самоанализ, она была естественна, слегка суматошна, полна жизни и крови.
Яростно жестикулирующая, гораздая на смех и слезы, я испытывала удовольствия просто глядя на нее, пока она рассказывала мне о книгах Эпикура и Руссо, которые она привезла с собой.
В какой-то момент она начала показывать мне фотографии, снятые на ее дешевенький цифровой Олимпус.
Вместо фотографий я глядела на ее лицо — на ее густые, не тронутые пинцетом брови и черную полоску мелких волосков над верхней губой. В отличие от меня, она их не выдергивает.
Я же всегда боюсь походить на маленькую княжну из «Войны и Мира» с чертовыми усиками над верхней губой.
Я представляла меня и Франческу в одной постели, в одном городе, в одной жизни.
В тот момент мне этого хотелось. Но в тот момент мне еще хотелось быть Капитаном Джеком Воробьем, поэтому плевать там на все эти хочется-не-хочется.
Прощаясь, Франческа, пожелала мне людей, которые не побояться быть со мной.
Я сказала на это, «Спасибо, Франческа».
*
В первый раз за последние годы, мне хочется быть остро несоциальной. Антисоциальной даже.
Я избегаю людей, их вопросов и взглядов.
Я не хочу общаться с тобой, незнакомец, не хочу знать кто ты и откуда, и не хочу раскрывать тебе кто и откуда я.
Из-за отсутствия в Кубе интернета, люди внезапно вспоминают, что их окружают такие же живые люди, и в иной момент, я бы нашла это замечательным. В иной момент, но не в этот.
Всякий раз, когда ко мне обращались, я отвечала односложно и исчерпывающе. Не шутила и не травила баек. Как на меня не похоже.
Я ходила по городу в наушниках и боксировала с собственной тенью.
*
В одну из ночей в Гаване буря. Я иду на променад, обхожу ограждения и подхожу так близко к каменным возвышениям ограждающим меня от высоких волн.
Те лижут камни, собираются в темно синие воинственные гребни и обрушиваются на променад белой пеной, в которой может прятаться абсолютно все — острые ракушки, акулы, черти.
Я стараюсь не отводить взгляд от волн. Я трясусь от страха, что, те поглотят меня, но все же я не отвожу взгляда.
Я хочу показать смерти, что я могу глядеть ей в лицо.
А потом полицейские свистят мне в спину, призыва отойти от берега.
*
А потом я вышла на улицу и у меня разорвалась босоножка на моей левой ноге. Напополам.
*
Новость для всех:
В среду вечером в свою предпоследнюю ночь на Кубе я решила пойти на дрэг-куин шоу (поясняю: на шоу трансвеститов, мой сугубо академический интерес к мужчинам отштукатуренным и разодетым в платье цветет пышным цветом). Умыкнув минутку интернета я вычитала, что в «Кабаре Лас Вегас», а именно так и назывался тот клуб, идти до полуночи бесполезно. Чтобы не отставать от трансвеститов, я обрядилась (а это важно, не пропусти) в коралловое льняное платье чуть выше колена и обвела губы своей красной помадой от Tom Ford (та стоила мне 50 долларов и потому я пользуюсь ее лишь в самых праздных случаях). Мои немытые за последние 10 дней волосы впитавшие в себя пыль, специи и соль Карибов вились больше обычного. Я осмотрела себя в тусклом зеркале своего хостела, и перефразируя незабвенное «Молчание Ягнят»: я бы себя выебала.
В клуб я шла пешком целый час — дороги разбитые и темные, так что гуляя, ты перебегаешь от океана тьмы к редким островкам залитым фонарным светом — и слушала гангста рэп. Тот самый тип хип-хопа, который я не смущаюсь громко горланить на улицах, размахивать руками, точно разгоняя метафорических или не совсем москитов, словом, наверное, находиться в прекрасном нарциссическом демонстративном параноидо-шизоидном состоянии, когда я точно знаю, что мой хуй самый большой на районе.
Безусловно, как и в большинство моих одиноких вечером на Кубе, этот закончился неудачей. Клуб оказался закрыт. На улице Инфанта штабелями стояли кубинские геи всех возрастов и размером: все безусловно смуглые и торжественные, в клубах бижутерии и сигаретного дыма.
Казалось, я была единственным человеком с вагиной на квартал.
Ко мне подбежал низкорослый юнец с подведенными глазами.
Задал незабвенный для туристов вопрос, откуда я. Мне всегда требуется несколько долгих секунд, чтобы на него ответить.
В конечном итоге, он сообщил, что через дорогу я могу найти для себя «гей секс», а я даже обозлилась, что он решил, что под этим платьем я мужчина.
Я поплелась в сторону променада — волны, разузнавшие, что в Гавану пришла зима (ууу, ветер и хилые плюс 18!), плескали за ограждение. Я подошла к нему вплотную, набросила на себя капюшон и принялась снимать их на видео. Пусть лижут мои ноги, как слепые котята. Пусть любят меня, любят, любят! Тарахтящие автомобили проезжали за моей спиной, оставляя нас с океаном наедине. И пусть! Я невидима и свободна. Невидима и свободна.
Ха ха. Отсоси!
В пяти минутах от дома я решила остановиться у ларька и купить сэндвич с соком. В очереди стояли молодые: кубинцы, туристы, незнамо кто, но все — парочками.
Я подошла ближе к обнесенному решеткой безопасности прилавку, критично просматривая цены.
И тогда это случилось в первый раз — ко мне подошел высокий средних лет мужчина. Изо рта его валил перегар вместе с сигарным дымом. Бейсболка набекрень, берцы на ногах. Он выглядел так, как будто когда-то был участником банды. Он начал мне что-то втирать на испанском, но моего скудного знания языка не хватало, чтобы понять. Вернее, моего знания испанского не было нужно для того чтобы знать, что он мне рассказывает — рассказывает мне про мои длинные ноги, яркие глаза, все это мы проходили уже тысячу раз.
Я отошла от него в сторонку, но он внезапно пошел за мной и начал что-то очень недовольно мне рявкать в лицо. Я выставила руки вперед, мне было неприятно его зловонное дыхание, его тон, его близость.
Я сделала шаг назад. Он сделал шаг вперед. Ну конечно же.
Все вокруг молчали и глядели на нас.
Это продолжалось с пару минут. Я знала, что даже если врежу ему, это мне скорее всего не поможет. По его виду у него быть нож, а если даже и нет, то у него явно куда больший опыт в драках, чем у меня. Я в платье и босоножках, а он в джинсах и сраных берцах.
Без шансов. Без вариантов.
Я знала, что не смогу принять на себя ответственность за последствия моего удара, и мои четыре занятия израильским единоборством мне не помогут.
Наконец, вмешался какой-то таксист. Они начали ругаться с тем мужиком по-испански, а я отошла в какой-то угол потемнее и полюднее. Наконец, таксист подошел ко мне и начал приставать вопросами откуда я.
Он подходил ко мне слишком близко и я сбежала.
Я была всего в трех минутах от своего хостела.
Я шла очень-очень быстро.
Мимо меня шел молодой человек цивильного вида с бутылкой пива в руках. Он шел с минуту за мной, а потом спросил, откуда я.
Я не ответила, притворившись, что не услышала, и сошла с тротуара, на пустую проезжую часть.
Мы продолжили идти, и я шла бы даже спокойно если бы в какой-то момент он тоже не сошел на проезжую часть и пошел прямо за мной.
Это выбивалось из паттерна обычного досадливого поведения мужчин-кубинцев — они будут глядеть на тебя, свистеть, говорить пошлости, даже за руку могут схватить, но не будут за тобой следовать.
Я была в смятении — я хотела развернуться и спросить у того типа, зачем он следует за мной, но почему-то мне казалось, что это будет выглядеть глупо.
Тогда я перешла на противоположную сторону дороги.
Еще пол минуты и он тоже туда перешел и последовал за мной.
Я была невероятно напугана. Я не помню, когда в последней раз меня так пугал какой-то человек, который при этом не был моей матерью. Возможно, никогда.
Я повернула на нужный мне поворот, и тот тип повернул за мной следом.
Тогда я встала прямо посередине дороги и развернулась к нему.
Между пальцев за спиной я зажимала ключи от хостела.
Тип прошел мимо меня, словно ничего и не было.
«А был ли мальчик?»
А потом он внезапно завернул за угол в том направлении, что я поняла, что теперь то он точно ходит кругами. Так делают акулы. Сначала они сделают несколько кругом вокруг жертвой перед тем, как...
От паники я не могла вспомнить, какая из дверей ведет в мой хостел, а потом ключ никак не хотел поворачиваться в скважине, а потом...
Оказавшись внутри и захлопнув за собой тяжеленную, деревянную дверь, я сползла по стене вниз. Меня точно током била, и я все никак не могла успокоиться.
Зайдя к себе в комнату, я сначала проверила в душевой комнате, а потом под кроватями.
Я все еще не чувствовала себя в безопасности.
Я все еще себя в ней не чувствую.
В темноте, я сжимала в руках твою книжку и футболку Остина, но все опять сходилось на том, что меня никто не смог защитить: не мой отец, не ты, не Соня, не Остин, не один из моих друзей, не один из людей внутри меня, никто.
Все мои сущности тоже молчали от страха, когда тот тип нас преследовал.
И главное — молчала я.
Как все эти люди не чувствуют, что когда они мои насильники, а я их жертва, я не я, я — маленький потерявшийся ребенок. Я ребенок, который потерял дорогу домой, и теперь не может сказать ни слова.
То, что они делают — избиение младенцев.
То, что они делают — педофилия.
Я — мертвая, маленькая зверушка, а они мои демоны.
Каждый раз, когда меня обижают, я — ребенок.
Как хоть кто-то этого не может заметить?
Как?..
*
Это моя последняя ночь на Кубе.
Ты знаешь, я бы хотела пойти в старый город, туда, где можно услышать шепот истории и молчание «и лилии и всполохи льда». Я бы хотела пить вино и быть и в здесь и сейчас и чувствовать себя хорошо и безопасно, и не пытаться бежать по всему земному шару в Москву ли, Самару, Лондон, Нью-Йорк, а быть здесь, в Гаване, с самой собой. Не чувствовать этого одиночества и наедине и с людьми и...
Я бы так хотела всего этого хотеть.
Но вместо этого «я не хочу быть красивым, не хочу быть богатым, я хочу быть автоматом стреляющим в лица».