— «Она несла в руках отвратительные, тревожные желтые цветы. Черт их знает, как их зовут, но они первые почему-то появляются в Москве. И эти цветы очень отчетливо выделялись на черном ее весеннем пальто. Она несла желтые цветы! Нехороший цвет. Она повернула с Тверской в переулок и тут обернулась. Ну, Тверскую вы знаете? По Тверской шли тысячи людей, но я вам ручаюсь, что увидела она меня одного и поглядела не то что тревожно, а даже как будто болезненно. И меня поразила не столько ее красота, сколько необыкновенное, никем не виданное одиночество в глазах!
Повинуясь этому желтому знаку, я тоже свернул в переулок и пошел по ее следам. Мы шли по кривому, скучному переулку безмолвно, я по одной стороне, а она по другой. И не было, вообразите, в переулке ни души. Я мучился, потому что мне показалось, что с нею необходимо говорить, и тревожился, что я не вымолвлю ни одного слова, а она уйдет, и я никогда ее более не увижу...
И, вообразите, внезапно заговорила она:
— Нравятся ли вам мои цветы?»
Михаил Булгаков. "Мастер и Маргарита".
Простыня про дружбу и прочие "мерзости".Я всем стараюсь приписать по одной запоминающейся цитате, которая в нескольких предложениях может, как консервный нож, вскрыть мое отношение к человеку так, как не описать и в одном огромном трактате. У Найман - "Доктор Живаго", насчет Катерины я пока не знаю, а вот Офелие я отдаю эти строки из "Мастера и Маргариты", потому что самое удивительное в нашей вроде бы давней (для меня человека, который может до неузнаваемости измениться за пол года - двадцать четыре месяца общения с человеком - большой срок) и неровной дружбе, заговаривала со мной именно Офа, интровертивная до мозга костей, стеснительная и нелюдимая. Первый раз мы заговорили, когда нам было лет по 10, мерзли у ворот школы и перебросились парой фраз - в тот момент у Офы были длинные волосы до поясницы и простой, как две копейки взгляд. Словом, все настолько посредственно, что я даже не запомнила ее имени. И вот спустя столько лет, она, научившаяся курить и материться, как сапожник, с полным собранием Сэлинджера и Диккенса в шкафу, с ее любовью к косплею и неизменной зеркалкой в истпаке написала мне пару ничего не значащих сообщений, где мы вперемешку начали обсуждать второй сезон только вышедшего Шерлока и детские образы в фильмах Карлоса Сауры. Офа писала о себе в мужском роде, я называла ее лордом Генри, и тогда она впервые назвала меня Сибил Вейн и мы еще долго шутили по этому поводу. Она начала общаться со мной как раз в тот момент, когда я пристрастилась к выжиганию на моих руках чьих-то инициалов и к поэзии поколения 27-ого года. Связующим звеном между нами стала ее ближайшая подруга с колыбели, которая за два года успела поблядствовать, проколоть соски, повырезать у себя на локте крестики-нолики опасной бритвой и начать встречаться с вьюношей, который гордо зовет себя поэтом, хотя я считаю, что глупое подражательство Бротигану и Есенину одновременно приведет его к нулевому результату. Как часто это бывает в отношениях между тремя людьми, двое начинают потихоньку выдавливать третьего, так и получилось, что мы просто однажды с Офой пошли на фильм Скорсезе, пачкая сидения кинотеатра грязными подошвами и бросаясь попкорном в кривляющегося Сашу Барон Коэна на экране. Иногда на экране телефона Офы появлялись сообщения ее всевозможных знакомых, которые она с раздражением удаляла, комментируя: "Достали, я беру от них всех отпуск на пару месяцев", а я пропускала это между ушей и отмахивалась от своего внутреннего тревожного звоночка, припоминая фразу Офелии, которую она бросила той памятной осенью: "Я знаю овер 900 людей и ты кажешься мне самой интересной". Впрочем это не помешало ей в середине апреля начать свой продолжительный игнор, который продолжался до конца лета, а мое терпение подкармливалось только одним ее кратким сообщением: "Неужели тебе сложно просто подождать?". Сюда я вклиню пожалуй соционику, потому что тайна этой ревизии даже спустя два года остается мне непонятной - вот я, Гамлет, который любит широкие жесты, откровения, ритуалы, признания и все эти страстные проявления чувств от неожиданных объятий до длинных сообщений-посланий посреди белого дня. Офелия же типичный Бальзак, который правда взращен в альфийской семье, но тут на лицо и болевая ЧЭ и потрясающе-прокаченные базовая и творческая, и этот заупокойный стиль в одежде и юмор на грани фолла и абсолютная, порой сводящая меня с ума иррациональность. Помню, как я то и дело тормошила Келль с вопросами а-ля: "Где чертова ревизия? Где она, я ничего не чувствую, что за дела такие?" До вчерашнего вечера я оставалась при своем мнение, но кое-что все-таки поставило все точки над "i". Но не вдаваясь в детали, где-то в сентября я просто написала ей: "Now it's the point of no return", и в следующий уикэнд мы отправились на рейд по самарским кофейням, как будто между нами и не было пяти месяцев молчания, и обсуждали нашу тоску по Европе, планы на эмиграцию, просмотренные фильмы, общих и не очень знакомых и все то, что обычно обсуждают люди, видящиеся на постоянной основе. На самом деле, то что я не хотела выбить зубы этому человеку за всю эту чертову боль (а было жутко больно и тоскливо и вообще) значит, что я все же ценила наши с ней отношения даже после такого внезапного пиздеца. После сентябрьской встречи все пошло удивительно гладко - я давала ей списывать конспекты по политологии, гладила ее по волосам, пока она спала во время пар истории, пила чай в кафетерии, а она фотографировала меня на зеркалку, кусалась и пиналась, когда я пыталась прочесть названия книг, что она постоянно носила с собой, мы вместе переживали по поводу влюбленности в двух невыносимо-инфантильных дур, ходили на концерты Сплинища и Covern Beatles, каждый наш тост был за эмиграцию и здравие Европы, каждая наша встреча была невероятно смешной и нелепой, каждая моя сигарета была подожжена Офелией. Никаких эмоциональных всплесков с ее стороны не происходило, только однажды во время моего невыносимого ноября она написала мне настолько теплое и искреннее сообщения, что мне показалось, будто вылили на голову шута воды. И понимаете, этот человек частенько называет меня "уебой", царапается, оскорбляет и унижает перед тем, как дарить подарок, но в то же время Офа самый нежный и ранимый человек, которого я знаю. У нее невинная душа что ли, в ней есть что-то удивительно тонкое, что англичане называют не childish, а именно child-like, и несмотря на все ее гадкие слова она придет и возьмет за руку, когда станет до крайности тошно. Я бы назвала это конфликтом квадр, когда бетанец начинает сомневаться в правдивости чувств гаммийца и вечно находится в состоянии неопределенности, а потом гаммиец делает нечто такое, что представитель второй квадры понимает, что неблагодарным мудаком был именно он. И вот сейчас, когда вчера ночью я проводила Офелию в аэропорт я чувствую пртивоестественную гордость за себя, за то что я столько знаю об этом человеке, ведь понимаете - она любит томатный сок и ненавидит оливки, из роллов ест только филадельфию, любит сладкое вино, не верит в бога, но носит четки, любит те же фильмы ужасов, что и я, ненавидит пошлые фильмы, но ей нравится "Евротур", она знает множество стихотворений Бродского наизусть и может читать его и после трех стопок водки, я знаю какие девушки ей нравятся, какие украшения любит носить, ее любимую песню The Beatles, любимую цветовую гамму, породу собак и фотографию Алекса Тёрнера, и я, черт подери, горда этим знанием. И две недели назад, когда мы лезвием резали ладони, слизывая кровь друг друга, братались, как в кадетском училище, мы обещали, что останемся друг другу тем, кем являемся сейчас - forever and till the end of time, и строили планы, что побываем вместе в Ливерпуле, а весной я приеду к ней в Прагу, буду жить в ее общежитии, есть горячие сосиски на Вацлавской площади и долго стоять у стены Джона Леннона. Мы желали друг другу девушек с длинными пальцами пианисток и любительниц брит-попа, как соседок по комнате. Мы пообещали, что снимем вместе самый лучший фильм ужасов и получим множество наград на зарубежных фестивалях, и что умрем - навсегда исчезнув в черной дыре. С ней приятно говорить, приятно молчать, приятно держать Офу за маленькую, тонкую руку по дороге в аэропорт, когда Дэйв Гаан в наших наушниках поет: "I was born with the wrong sign in the wrong house" и мы прощаемся у паспортного контроля и я шепчу ей свои пафосные речи на ухо и не понимаю, как допустила то, что так жутко привязалась к этому человеку. И уже дома, разрывая зубами пакет, что она отдала мне со строгим наказом: "Слышь ты, откроешь только, когда вернешься домой" я увидела огромный альбом со множеством моих фотографий, наших общих мемов и подколочек, дневник, который она целый год прилежно вела для меня и рисунки - мои портреты, и я сидела на кухне, сжимая руками голову и понимала, что вот она, эта ревизия, которую я не замечала два года, это то самое - дно самого глубокого океана и жемчужина, которую ты нашел в устрице спустя двухлетней долбежки молотком - и понимаешь, что открывается эта устрица легко и просто - от одного только твоего присутствия в комнате, не нужен ни молоток ни чего больше, просто ты сама. И в очередной раз я понимаю, что заблуждалась в концепте человеческих взаимоотношений, что расценивая дружбу, как соперничество двух достойных людей, которых тянет друг к другу, я теряла главное - эсенцию и понимание равенство между двумя людьми, что в какой-то момент ты можешь просто расслабиться и позволить второму тащить тебя, что не нужно больше вставать на голову, вставлять в волосы перья и играть в Джеймса Дина, что я уже ее дядюшка Фрэнк из "Маленькой мисс Счастье", ее Уитнейл, актрисулька Сибил и прочий вздор. И вот только сейчас я понимаю, что Офелия ценила меня гораздо больше, чем я ее, и мне остается только принять тот факт, что каким бы я не была другом, я могу успокоиться и просто плыть по течению наших с ней отношений - 'cause everything is alright already and I can freelly breath. Wherever you are
Whoever is there
You know that I'll be here
Wishing I could be there Прослушать или скачать Live Alone бесплатно на Простоплеер