Впервые я сказала это зимним вечером почти что тринадцать лет назад.
Я лежала на полу у себя в спальне, после того, как моя мать ударила меня об игрушечную лошадку, и мой левой локоть с хрустом сломался. После того, как мы полтора часа прождали скорую помощь, я не выдержала и спросила мать:
- Мама, я умру?
Я никогда не кричала от боли, но тогда от этого вопроса от боли закричали мои родители и кричали до тех пор, пока скорая из уже второй больницы не доехала до нашего дома.
Снежило; когда мы доехали до больницы имени Пирогова, в народе называющейся Пироговкой, было уже далеко за полночь. На "ресепшн" валялся упитый бомж.
Он стонал и матерился и умолял о чем-то бабцу на приемной.
Бабца красила ногти и была неумолима.
Вскоре к нам подошел наклюкавшийся медбрат. Он еле выдавливал из себя слова, но вместе с отцом у них удалось взвалить меня на кушетку. Медбрат напевал под нос "Владимирский централ" и катил меня вверх по коридору. Моя рука, замотанная в гипс и выставленная в сторону на манер шлагбаума тряслась и дергалась. Сердце у меня внутри тоже тряслось и дергалось да и в целом я была вся такая трясущаяся и дергающаяся шестилетняя девочка, которая "умничка, ты совсем не плачешь".
Открытая нараспашку дверь одного из кабинетов приближалась к моей вытянутой руке, и если бы отец не перехватил кушетку у веселого медбрата, лечить бы мне пришлось явно не один перелом.
Я помню, как я лежала перед общим наркозом.
Однажды я уже была вот так вот, распластанная на спине, пока на лицо мне нацепляли маску, отравляющую все вокруг сладковатым запахом гниения.
В первый раз я брыкалась и звала маму, а мне сказали: "Смотри наверх. Там ты увидишь картинки с принцессами".
"Я не хочу принцесс, я хочу чтобы пришла мама".
Мама не пришла.
Но ко второму разу, я уже знала, что от наркоза не спастись, нужно только лежать тихонько и отдаться сну.
Я проснулась в общей палате, где целую ночь дети верещали от боли, а одна девочка очень громко рыдала, когда у нее попытались "взять мазок".
- Если будешь дергаться, я тебя в язык уколю! - Пригрозил ей врач.
Я никогда не видела лица этой девочки, помню только, что она начала петь песенки, когда ей полегчало от болеутоляющего, и помню ее левую ногу с лангеткой на ней.
Говорили, что ее переехала машина.
Дальнейший месяц я провела в отдельной палате, которую я получила, после того, как отец дал на лапу главврачу.
Я не ела больничной еды, только барбариски, и моя, уже покойная, бабка носили мне мандаринов в палату.
И. была со мной каждый день, каждую ночь кроме выходных. Я не могла уснуть от боли и слышимо вздыхала, а И. громко плакала и читала мне вслух "Муми-тролли".
Я ненавидела и ненавижу этих муми-троллей всем сердцем, потому что их приключения в мармеладных бассейнах только сильнее напоминали мне о том, что я лежу уже которую неделю на кровати с четырьмя пружинами кусающими меня за спину. Бесконечно.
Родители редко появлялись в больнице, отец иногда спал со мной в палате на выходных, очень громко храпел, устанавливал собственные порядки и читал мне Жюля Верна вслух. Мать практически не приезжала. Она говорила, что больницы действуют на нее угнетающе, ну конечно же, государственная Пироговка, это не ее частная клиника по антиэйджингу.
Я помню, как один врач пришел проведать меня. Глянул на меня и гакнул И.:
- Я почему оно так лежит?
- Кто "оно"? - Не поняла И..
- Ну оно, - он указал на меня.
- Это она.
- Неправда, у детей до десяти лет нет пола.
Это до сих пор остается самой забавной штукой, что я слышала в жизни.
- Оно неправильно лежит. Оно полусидит, но должно лежать.
После долгой ругачки, ко мне таки пригласили двух медсестер. Они сказали, что слышали о том, что я хорошо переношу боль, а потом будут двигать сбившуюся у меня на кости спицу без обезболивающего.
- Это все "профессор Кислых Щей" виноват, - сказал врач, - это он ее неправильно уложил.
А "профессор Кислых Щей" был между прочим главврачом.
Когда месяц истек и с меня сняли гипс, я впервые оглядела комнату, в которое все это время жила. Впервые я посмотрела себе через плечо, туда где все это время было окно, и я увидела занавески.
Это были зеленые занавески в желтую полоску с животным орнаментов, вышитом у самых концов.
Эти занавески тогда показались мне самым странным и удивительным, что я видела в этой жизни.
И тогда я впервые за тот месяц расплакалась.

Прошло тринадцать лет, и я больше уже никогда не проговаривала вслух слова: "Я умру?"
Сегодня я сказала: "Я не хочу чтобы со мной случилось что-то плохое".
Бешеный пульс, температура 40 градусов, гайморит, отит, бронхит, "Я не хочу чтобы со мной случилось что-то плохое".
- У меня никогда не было 40, понимаете, - слова вылезают изо рта сухо и обрывисто, как сорные насекомые, - и сердце колет, очень колет, меня это чуть-чуть волнует, - продолжаю я. Мне страшно так, что любые мысли вылетают из головы, точно искры.
Медсестра говорит, чтобы я подождала пока придет доктор.
Она смотрит на меня, а я понимаю, что не могу дышать, и даже не от того, что грудь как будто кто-то бульдозером переезжает, а потому что мне страшно.
Она прищемляет мой левой указательный палец приспособлением, измеряющим пульс. Он пикает и горит красным, так как пульс слишком быстрый.
- Я пойду проверю, пришел ли доктор, - говорит медсестра и уходит.
Страх еще сильнее щемит сердце, плечи выбивают артиллерийскую дробь, в уголках глаз собираются слезы, я складываю руки на мосты и понимаю, что не знаю к кому обращаться и что просить и чего ждать, единственная жадная мысль во мне это оголтелое, произнесенное шестилетней девочкой, лежащей на полу своей комнаты: "Мама, я не умру?".
Устройство на пальце продолжает попикивать в остановкой в секунду. Я боюсь пошевелиться, свет из окна приглашает на прогулку и печет затылок, устройство попискивает, я очень боюсь умереть, и это все о чем я могу думать.
Не могу зацепиться ни за одно стихотворение, ни за образ, ни за песню.
Пик-пик-пик-пик.
Грудь глодает озверевший от голода зверек.
Я заставляю себя учиться дышать заново.
Я бы хотела, чтобы медсестра осталась, чтобы был кто-то знакомый на чьи колени я бы склонила голову и перестала волноваться, все таки научившись любить атомную бомбу.
Врач говорит, что у меня вирус, сбивает температуру, а на мое сбивчивое: "Меня тревожит, что у меня болит сердце" и задает резонный вопрос: "А где ты думаешь, у тебя сердце?".
Я показываю на участок груди, где гнездится эта сжимающая меня всю боль, и понимаю, что скорее всего ошибаюсь. Мое сердце не здесь, оно не болит, оно убежало на Барбадос и теперь счастливо ловит там рыбу и попивает коктейли.
Здесь осталась только я, с этой плитой на груди, гигантскими, распустившимися алым, гландами, заложенными ушами, потекшим носом и моим: "Я не хочу умирать", и пониманием того, что каждое мое написанное слово это через все эти года и мытарства и путешествия, так или иначе: "Мама, я не умру?".

Никакой мамы по близости нет и не было, но я и без нее знаю, что, да, конечно же я умру, я конечно же умру, мама, но это будет точно не сейчас.


Listen or download Ray Davies Morphine Song for free on Pleer

Listen to my heartbeat
Yeah, all fall down
Someone help me off of the ground
Listen to my heartbeat
Yeah, all fall down
Someone help me off of the ground

And opposite me Brenda the alkie coughs so deep
It's the drugs and the drink, it could happen to anyone
Sure makes me think
And the bed beside her is full of cables and leaves
Nobody visits, nobody grieves

Listen to my heartbeat, slow but clean
While Brenda the alkie looks so mean
They wheel her out, she starts to cry
"If I don't get better, I'm gonna die
I'll go cold turkey till I'm clean
I'll go to jail but you get the morphine"

Yeah, all fall down
Someone help me off of the ground
Listen to my heartbeat
Yeah, all fall down
Someone help me off of the ground