читать дальше***
There was a Young Lady of Lucca,
Whose lovers completely forsook her;
She ran up a tree, and said " Fiddle-de-dee!"
Which embarrassed the people of Lucca.

Edward Lear, «The complete nonsense of Edward Lear».

Ник делает отбивку на ударных, а Дженнер в мегафон зачитывает названия небесных тел — прямо астронавт при разговоре по селекторной связи, ах, смотрите, гитара Fender Esquire появляется на расстоянии, сама собой она плывет по воздуху, становясь все громче и громче, делаясь все ближе и ближе, о, что за чудная гитара!
Сегодня просто Рождество!

All Twelve Houses
Low viscocity
Scorpio
Arabian Skies
Libra
Cordelia
Mars

На Abbey Road Studios все давно уже шепчутся о некоем Барретте, который играет на гитаре зажигалкой Zippo, и под повторные басовые партии и орган Farfisa — недешевая техника у этих студентов, правда же? — два голоса несутся вверх, прорывая бумажный потолок, мчатся за грань синего небесного листа, они скачут в самую черноту открытого космоса, где любое движение переходит в бесконечность, повторяясь раз за разом, раз за разом, раз за разом, вечно.
Как эхо самого себя, выкрученное на максимальную мощность.
(«А вот это, ребятушки, ваша новая эхо-машина Binson, не сломайте в ней ничего, а то платить-то придется папочке!»)

Repeated — a — plumb
A man who was under a great influence
Pluto was not discovered until 1930
Try to join conjunction with the fixed stars
Co-habitation too psychic
Shoot near the f-fire ball
Sun Sign System
Sun Sign System

E, E♭, G и A.
Они каждый раз просят именно эту песню, когда выступать приходят Pink Floyd.
Люди любят космос и звездочки и вселенные, от Земли за столько тысяч лет все порядочно устали, и потому теперь они просят отправить их куда-нибудь запредельно далеко, хотят, чтобы музыка научила их плавать не только взад-вперед и в океанские глубины, но и наверх, чтобы взобраться по веревочной лестнице так вы-со-ко.

Jupiter and Saturn, Oberon, Miranda and Titania.

Среди них только Сид знает, что у Урана действительно так много спутников.
И что у Сатурна есть луна, а луну, что поразительно, зовут не «Луна», а совсем по-другому, даже не женским именем, а греческим «Титан», и каждый раз, когда кто-то говорит это Тайй-тэ-энн и по-французски носом тянет «нн», вспоминаются страшенные сестры и братья Кроноса и золотой век его правления на Олимпе.
И где же тут космос?

Neptune, Titan, Stars can frighten.

Сколько раз они исполняли эту песню на публике, никогда она не была такой чистой, как сейчас.
Точно они отправили ее к музыкальному ювелиру, а вернее, каждый из них взял в руки специальные ювелирные принадлежности, один бог знает, как их назвать, и начал работать над песней, стирая шероховатости. И все они вместе, вчетвером, а также гарцующие вокруг Дженнер, Кинг, их свеженький продюсер Норман Смит, в полукоматозном состоянии от полного отсутствия профессионализма, и не привыкший к по-настоящему гррромкой музыке инженер мистер Питер Браун — все они разбомбят ваши черепа к ебанным чертям.

(Barnabas disappears)
Sun Sign System
Sun Sign System
I am seeing green
Starlight Orbita
You have total flow 1-7
You have hold of your goal

И все равно, что хотят они разного — вот Пит Браун хочет, чтобы стало чуть тише, а то у него мозги из ушей польются; Кинг с Дженнером, верные дилетанты, хотят помогать, пока от усталости и раздражения и возбуждения не повалятся с ног; Рик Райт хочет писать хорошую музыку, а Ник Мейсон хочет, чтобы затея не провалилась и не пришлось отчитываться перед семьей за то, что он ушел из колледжа из-за ерунды.
У Сида Барретта музыка в крови, и он хочет того, чтобы ее древняя тайна звала его, а он шел ей навстречу, пока они не встретятся на перекрестке и не обнимутся, как старые друзья.
У Роджера Уотерса же, по слухам, музыки в крови нет ни капли, но он больше всех хочет, чтобы все вокруг было так, как желает именно он. По слухам, он желает, чтобы Сид Барретт привел себя в порядок, перестал придуриваться, перестал вести себя, как будто «что-то у него не так… по слу-у-ухам…», чтобы стало, как раньше, просто и легко, хотя все это вранье, и Роджер Уотерс это знает.
Никогда не было просто и легко.
Осталось это знание прожевать и понять. Проглотить и оставить в себе, чтобы он понял от кишок и выше и ниже и глубже.

When you dance you die
The last one eats the oreo
Go
Gateway towards your goal
Goal
Go
(Got a private life at home name's Daphne)

В целом, несмотря на желание Нормана вжать все их потуги на джем во время записи в трехминутный трек, Ник понимает, что им ужасно повезло с этим мужиком.
Он поощряет их интерес к теории и технологии записи и никогда не бьет по рукам, как другие продюсеры. На выкрашенной в зеленый, как в коридорах КГБ, цвет Abbey Road Studios торжествует очумелая смесь консерватизма и радикализма. У компании есть крупный инженерный отдел, где непрерывно конструируется огромное количество магнитофонов, микшерных пультов и вспомогательного оборудования. Как им объяснили, запись делается на четырехдорожечных магнитофонах, а затем микшируется на моно- и стереокассету. Ник частенько видит, как Браун орудует маленькими латунными ножничками для предотвращения любого магнитного излучения, которое может повлиять на звук.
Браун, как выяснилось, действительно ценный кадр — для него не составляет никакого труда сегодня записывать таких недоносков от рок-н-ролла, как Pink Floyd, а на следующий день — Герберта Фон Караяна(7) с его оркестром из восьмидесяти человек.
Ник знает, как им повезло, что на студии есть это бесконечное число странных и до этого неизвестных им всем инструментов. По помещениям расставлены пианино Bell, орган Hammond, клавинеты, тимпаны, гонги, треугольники, китайские лютни, храмовые колокола и ветровые машины. С некоторыми инструментами Нику удалось познакомиться, когда он жил на Highgate, но большинство он видит впервые.
Возможно, им опять повезет и никто не заметит, что они используют все эти инструменты не только чтобы добавить сволочной психоделики, черт бы ее побрал, но и чтобы замаскировать собственное неважнецкое умение играть на рядовых инструментах — гитаре, басу или ударных.
Рику вот везет.
Он у них в группе «настоящий музыкант».
Роджер же скорее дотошный менеджер, чем будущий Кэрол Кей(8), а Ник просто помогает удержать корабль на плаву, стараясь не впадать в искушение утопиться.
Еще есть Сид. Ник не знает, кто он, но он есть, и сейчас они с Роджером стоят в стороне, что-то втолковывая друг другу.
Роджер цапается со всеми подряд, а Сид из тех людей, которые умудряются избегать самой неизбежной ссоры. Сейчас Сид явно проигрывает.
— Может, ты дослушаешь меня?
— Я слушаю.
— Ты перебиваешь... постоянно перебиваешь.
— Я?!
— Да.
— Неправда.
— Перебиваешь!
— Это не так, не так, скажи, я перебил его? — Роджер оборачивается к Нику.
— Эй, разбирайтесь-ка между собой сами, — устало отмахивается тот.
Есть люди, рожденные врать другим — и это Сид, а есть те, кто рожден врать самим себе — и это Роджер. Ник знает, что это одна из причин, по которой в этой студии им всем так тяжело дышится.

читать дальше***
Where the bee sucks, there suck I:
In a cowslip’s bell I lie;
There I couch when owls do cry.
On the bat’s back I do fly
After summer merrily.
Merrily, merrily shall I live now
Under the blossom that hangs on the bough.
back to top.

William Shakespeare, «The Tempest».

Легко вспомнить, как Сид написал эту песню. Она родилась еще в то время, когда они любили ходить куда-нибудь вчетвером — Рик с Джульетт и Сид с Дженни Спайрс.
Они встречались у метро, а потом шли в кафе, где можно было заказать дешевые сэндвичи и подогретую настойку имбиря. Они выбирали заведения, где пахло пачули и на стенах темнел пришпиленный булавками бархат. А иногда они гуляли по парку, Рик доставал папиросную бумагу, а Сид — травку, и они крутили косяк, а потом усаживались на траве, подложив под себя плащи, и разговаривали о чем только в голову взбредет.
Иногда Сид брал с собой гитару — он любил подшучивать над Риком, мол, тот играет на таком неудобном инструменте, как фортепиано, его ни в карман положить, ни в футляр завернуть.
Рик вспоминает одну из таких встреч.
Какая сцена — вечер. Август. Они вчетвером сидят под дубом, таким раскидистым, что кажется, его зеленые лапы обхватывают весь земной шар. Сид улыбается гитаре и тихо поет ей.

There were three sisters, fair and bright,
Jennifer gentle, fair Rosie Marie,
Wanted to wed with a valiant Knight
As the dew flies over the mulberry tree.

— Тебе не кажется, что сейчас рановато петь Рождественские гимны? — спросила Джульетт.
— Да их для того и придумали, чтобы Рождество всегда было в ушах и на языке, — пожал плечами Сид.
Его голос заглушало чириканье птиц, лай носящихся кругами собак, детский визг всякий раз, когда воздушный змей делал очередной пируэт в небе, хруст фольги, свистящие затяжки, копошение насекомых в земле и всяческие другие неслышные для человеческого уха биения жизни.
Но несмотря на это, голос Сида все равно проникал внутрь.

The eldest sister took him in,
Also bolted the silver pin.
The second sister made his bed,'
Placed the pillow right under his head.

Должно быть, это была одна из причин, по которым Дженни была в него влюблена.
Ради этого она сбегала из дома в Кембридже, забывала о танцевальных репетициях и обещаниях больше не подводить отца.
А все друзья Сида и он сам забывали о том, что ей всего пятнадцать, и принимали ее в компанию, как равную.

But the youngest sister, fair and bright,
Wanted to wed with the valiant knight.
Well, if you will answer my questions three,
Then, fair maid, I would marry thee.

Джульетт засмущалась.
Тогда она еще была частью The Pink Floyd Sound, и во время таких посиделок в парке они с Сидом частенько пели вместе, но в тот раз она явно услышала этот хорал впервые и сидела, обиженная, как ребенок, надув губы.
Дженни, чуть приоткрыв рот, во все глаза смотрела на Сида. Обычно с таким щенячьим обожанием глядел на нее он — он делал так почти всегда. Но только не когда пел.

Oh, what is whiter than the milk?
What is softer than the silk?
Oh, snow is whiter than the milk;
Down is softer than the silk.

Рик не знал, да и до сих пор не знает, как он относится к голосу Сида.
Сид поет тихо и почти монотонно, как будто не хочет дать слушателям понять, где его предел.
Сид сам знает свой предел и, должно быть, этого ему достаточно.
Через пару месяцев Дженни бросила его, и Сид, видимо, из любви к четным числам, прекратил прогулки с ним и Джульетт.
Рик не мог винить их — Сиду, «грустному-грустному Сиду», как тот сам себя называл, не составило труда тут же найти себе временную подружку, явно не для того, чтобы петь ей хоралы под акустическую гитару, а Дженни стало тяжело со взрослым студентом художественного колледжа, который кроме нее явно путался еще с несколькими девчонками, экспериментировал с наркотиками и признавался в любви первым встречным.
Рик был его другом и знал, что стоит Сиду влюбиться, его становится очень много — и если одни готовы пить это бесконечное внимание день за днем, то другие в какой-то момент начинают от него уставать, как от пластинки, играющей по кругу с утра до ночи.
Любви Сида всегда слишком много, и когда он любит, это нельзя не увидеть.
Рик знает.

And what is sharper than the thorn?
What is louder than the horn?
Oh, hunger is sharper than the thorn,
Thunder's louder than the horn.

Но так было раньше, так было раньше, раньше, не сейчас.
Сейчас он с Линдси, и их совместная жизнь оказалась не лучшей идеей. Он видится с ней все реже, реже целует ей руки у всех на глазах, реже болтает и шутит и играет на гитаре, мурлыча чужие стихи.
Песню, которую они записывают сейчас, Сид, скорее всего, написал, когда встречался с Дженни. Недаром даже имя ее в лирику поместил.

Be a hip cat, be a ship's cat.
Somewhere, anywhere.

Из-за фортепиано Рику видно, как Сид пропускает звуки электрогитары через эхо-машины, в духе зловещего Эдди Дуэйна.(9) Ник с маракасами и Роджер, водящий по басу смычком, создают душное, потустороннее звучание, которое повторяет все то, что испытывает сейчас он сам, пока его руки мечутся с одной клавиши на другую.

And what is broader than the way?
What is deeper than the sea.
Oh, love is broader than the way;
Hell is deeper than the sea.

Какая сцена — вечер. Апрель. Они вчетвером сидят с студии, двери заперты, но ор с ресепшн все равно слышен, в EMI стоит нескончаемый ор, нанятые работники кричат либо в телефонные трубки, либо друг на друга.

Well, now you've answered my questions three;
Now, fair maid, I would marry thee.

Кажется, спокоен здесь только один человек — Сид. Как и пару лет назад в парке, он улыбается гитаре и тихо поет ей.

читать дальше***
I must see new things and investigate them. I want to taste dark water and see crackling trees and wild winds. I want to gaze with astonishment… I want to experience them all…

Egon Schiele’s letter to Anton Peschka

Когда песню «She Was A Millionaire» не включают в альбом, Сид сидит на полу и скручивает Кубик Рубика.
Эта песня была его любимой.
И каждый квадратик черный.

***
Perhaps he would never have dared to raise his eyes, but that, though the piping was now hushed, the call and the summons seemed still dominant and imperious. He might not refuse, were Death himself waiting to strike him instantly, once he had looked with mortal eye on things rightly kept hidden. Trembling he obeyed, and raised his humble head; and then, in that utter clearness of the imminent dawn, while Nature, flushed with fulness of incredible colour, seemed to hold her breath for the event, he looked in the very eyes of the Friend and Helper; saw the backward sweep of the curved horns, gleaming in the growing daylight; saw the stern, hooked nose between the kindly eyes that were looking down on them humorously, while the bearded mouth broke into a half–smile at the corners; saw the rippling muscles on the arm that lay across the broad chest, the long supple hand still holding the pan–pipes only just fallen away from the parted lips; saw the splendid curves of the shaggy limbs disposed in majestic ease on the sward; saw, last of all, nestling between his very hooves, sleeping soundly in entire peace and contentment, the little, round, podgy, childish form of the baby otter. All this he saw, for one moment breathless and intense, vivid on the morning sky; and still, as he looked, he lived; and still, as he lived, he wondered.

Kenneth Graham, «Wind In The Willows».

Он считает, что это потрясающая песня.
Он считает, что в ней есть все и даже больше, все то, о чем он сам бы хотел писать и даже больше, все, что к чему он когда-либо притрагивался в жизни, все, что когда-либо любил, слышал, видел и даже больше.
В ней сама жизнь и куцый полумесяц в небе и каждая спрятанная за тучей звезда и упавшее за горизонт полуночное солнце.
И даже больше.

I've got a...

Роджеру кажется, что он никогда не чувствовал этого раньше — только сейчас.
Совсем как почти никому не известный поэт Роберт Браунинг, писавший своей знаменитой знакомой горячечные письма. Роджер помнил, как читал их и чувствовал то же самое, а в голове и в кончиках пальцев покалывало, пока перед глазами разворачивались строчки, где все до самой стертой запятой было посвящено Элизабет Барретт: «I love your verses with all my heart, dear miss Barrett»(10).
Сейчас двадцать первое мая, и они все знают, что они вполне смогут записать эту песню до конца рабочего дня, и это значит, что все треки для альбома будут готовы.
И это значит, что они смогут пойти в паб и надраться там на свои гроши, а потом пойти домой и наконец-то выспаться, выспаться, выспаться.
В последние дни, полные бессонницы, разъездов и борьбы за очередной тэйк на студии, Роджер научился видеть сны наяву.
Он старается думать, что это не беспокоит его, но у него не выходит.
Он старается перестать трястись от страха, но у него не выходит.
Он старается ненавидеть себя и Сида и каждую чертову букашку за то, что они застряли в этом студийном кошмаре, от которого невозможно проснуться, ведь ни один из них не спит, но у него не выходит.

I'd give it to you…

Когда-то Сид Барретт пытался обучить его этой науке — летать и видеть сны наяву.
Это была их первая встреча, но старший мальчик был так рад знакомству, что не мог взять себя в руки и приняться за учебу этой магической науки.
Теперь эти два мальчика заново проигрывают отрезок своего общего прошлого:
— Все было совсем не так!
— Ты просто все неправильно помнишь! Ты все забыл!
Неважно, кто какую реплику говорит — как в театре, каждый готов подменить другого, реплики — это общественное достояние, их можно делить и раздавать, как горячую вокзальную выпечку.
Роджер думает, что эта песня похожа на его первое воспоминание о Сиде, о его сестре и его матери и их котах, если бы только все, что он помнит, было сном. Память Роджера и его воспоминания куда менее чудные, куда более линейные, куда более… скучные, чем эта песня. По крайней мере, сам Роджер считает так. Образы прошлого падают на него, как костяшки домино, одна за другой, и падение одной предсказывает судьбу последующей.
Костяшки падают с мягким стуком.
С таким звуком вещи падают, но не разбиваются.
Мама не будет злиться, только пожурит за неосторожность.
Мама. Роджер вспоминает не свою мать, а Уинифред Барретт, вспоминает ее белые руки и лицо, когда она открыла перед ним дверь и назвала «молодым человеком», и Роджер уже тогда знал, что будет помнить это до скончания своих дней.
Еще Роджер вспоминает ее покрасневшие от рыданий глаза на похоронах мистера Барретта и думает, что глаза у Сида тогда были ровно такими же, но они изменились, когда на следующую неделю ему подарили самую настоящую электрическую гитару. Тогда в них появилось это мерцание, как у маяка в непогожую ночь, хотя откуда Роджеру знать, как выглядят маяки, ведь он никогда не видел их вживую, только на картинках или экране телевизора.

There's a tear up the front. It's red and black.
I've had it for months.

Роджеру кажется, что у кого-то из них двоих раскроен череп.
Красное и черное сливаются, как сливается свежая кровь с уже подсохшей, с хрустящей корочкой вокруг ранки, идеальное цветовое решение, должно быть, очень модно, очень броско, у девочек от этого увлажняется нижнее белье, а у Роджера — глаза, но правда в том, что это ничего не меняет.
Последнее время они с Сидом цапаются, как кошки, не поделившие молоко, и Роджер удивляется самому себе, пугается, воодушевляется, и все делает для того, чтобы Сида встряхнуть-встряхнуть-встряхнуть.
Роджер искренне надеется, что не переходит границу, и искренне надеется, что переходит.

I don't know why…

Сейчас, когда они записывают любимую-песню-Джорджа-Роджера-Уотерса-во-веки-веков-аминь-блядь, бас Роджера недовольно зудит — слишком уж громко думают эти женщины из кафетерия, с ресепшена, из уборных и кладовок, все они думают лишь об этой старой-престарой сказке, где один мальчик выбрался из своего гадкого городишка у реки и отправился в дремучий лес, потому что кто-то запудрил ему мозги.
Кто-то убедил мальчика, что в лесу его ждет рогатое существо, которое играет на панфлейте, и теперь звук этих пустотелых трубок зовет мальчика все дальше и дальше в лес.
Роджер Уотерс знает, что сказки лгут, как и все в этом мире, но все вокруг верят в них так же отчаянно, как сам мальчик, и он боится, что это никогда, никогда, никогда (до бесконечности) не прекратится.
Правда в том, что Сид Барретт помнит все и ничего никогда не забывает, только если сам не решит что-то забыть, и единственный человек, который может перехитрить его — он сам.
Что бы Роджер Уотерс ни решил сказать ему, он знает, что никогда не забудет первый визит в тот белый дом, и то, как маленький мальчик в джемпере тянул его за рукав вверх по лестнице, и детскую комнату с разбросанными по полу цветными карандашами, и игру в прятки, и детский голос мальчика по имени Роджер Кит: «Твои сны похожи на мои».

I've got a…

Фисгармония, челеста, пианино хонки-тонк, литавры, колокола, перкуссия, смех, смех, смех, смех и забавнейшие эффекты, которые они проделывают с микшерным пультом, так чтобы и гуси и велосипедные спицы и мышка по имени Джеральд и ожившие имбирные человечки ожили и стали куда живее всех музыкантов и инженеров, сгрудившихся в студии.
Когда Роджер смеется прямо в микрофон, он старается чтобы получилось натурально, пытается припомнить все самые пошлые и глупые шутки, которые он когда-либо слышал: «— Сколько нужно картофелин, чтобы прикончить пэдди? — Ни одной! — Ха ха ха!», но изо рта выходит не смех, а что-то совсем другое, болезненное и нечеловеческое, и это даже не смех зверька, а скорее его отрыжка, его вой, его рычание, переселившиеся из груди Роджера ему в горло.
Роджер не знает, как с этим жить, потому что умирать, чтобы избавиться от этого, он совсем не готов.

Take a couple…

Ответ знает только отец, но он в Анцио, и он давно мертв.

I'll give you…

Когда этот день заканчивается, ведь все в этом мире когда-нибудь заканчивается, Роджер бредет до дома один и молча укладывается спать со своей милой Джуди Трим.
— Спи без снов, отдохни, — шепчет ему Джуди Трим.
Он думает о том, что даже когда человек не запоминает сон, ему все равно всегда что-то снится, и это правило его мозгу никогда не удастся перехитрить. Тогда Роджер надеется, что сегодня ему приснится он сам — спящий без сновидений с головой Джуди Трим у него на плече у них дома.
Он прикрывает глаза и тут же впадает в забытье — хаотичное и страшное, но куда более понятное, чем жизнь, с которой Роджер успел столкнуться.
Ему хочется вновь раствориться в темном море — довольно — вспышек молний, что означают эти постоянные грозы — кошмар хочет заставить его греметь, как гром — вместо ушей у него куски жести — при каждом вздохе в его груди бушует зверь и взрывается метан, а шахтеры убегают в подземные галереи — все взлетает на воздух, на воздух и — прекрасно, прекрасно, но это же не сон, а самый настоящий динамит. В его веки вонзаются шпаги, в его горло впиваются пальцы, о его кожу трется гравий.
Даже во сне Роджеру страшно, что кто-то попытается вытолкнуть его из сна, он боится, что кто-то накажет его за отмененный сегодня концерт в Брайтоне, ведь и он и тихушник-клавишник и Носатый и его Сидни еле ноги волокли к вечеру.
Роджер вцепляется в сон когтями, его плоть приросла к ночной темноте, ночь у него во рту, его кровяная краснота-чернота отказывается течь.
Он спит, о господи, спит!

Let’s go…

СноскиСноски

(1) Здесь и далее приведены цитаты из «Книги Перемен», 24-ой главы.
(2) Намек на Сержанта Бертрана — французскому солдату, сержанту, военному инженеру 74-го полка французской армии, некрофилу и осуждённому преступнику, жившиму в XIX веке и прославившемуся благодаря своей склонности к некрофилии и некросадизму.
(3) Здесь и далее приведены цитаты из Нового Завета (Ин. 11:1-45), история о воскрешении Иисусом Лазаря из Вифании.
(4) Клемент Эттли — британский политик, лидер Лейбористской партии и 62-й премьер-министр Великобритании. Председательствовал в Комитете Лорд-президента, отвечавшем за гражданские вопросы во время войны, был вторым человеком в «Военном кабинете» после Черчилля.
(5) Джеронимо — легендарный военный предводитель чирикауа-апачей, который в течение 25 лет возглавлял борьбу против вторжения США на землю своего племени.
(6) Неистовый Конь — военный вождь племени оглала, входившего в союз семи племён лакота.
(7) Герберт Фон Караян — австрийский дирижёр. Работал с Берлинским филармоническим оркестром на протяжении 35 лет.
(8) Кэрол Кей — американский музыкант, один из самых знаменитых бас-гитаристов в мире.
(9) Эдди Дуэйн — американский гитарист, считающийся пионером гитарного «твэнга», главным в 1950-х годах (наряду с Чаком Берри) популяризатором электрического гитарного звука и (согласно Allmusic) самым успешным рок-н-ролльным инструменталистом всех времен.
(10) Роберт Браунинг — английский поэт и драматург и Элизабет Барретт — известный английский поэт Викторианской эпохи были мужем и женой.

Вся глава похожа на длинную песню-головоломку в несколько секвенций, где каждый из людей предлагает свое объяснение, и ты читаешь ее, как евангелие от
Эндрю, от Рика, снова Эндрю, Ника, от Пита (знаменитый еретический апокриф), Роджера, Ника и снова Рика, и снова Р-р-роджера. Куски песен, пропавшие строчки, обрывки мыслей, все это перемешано вместе в процессе создания единого целого.
Ты читаешь и думаешь, что так, кубик за кубиком, строится единое видение, из видений многих. Не стена, а головоломка.
Пока не приходит самый маленький кирпичик - "от Сида". Сидит Сид в самом центре выстроенной паутины из струн, Сид-невключенная песня, крутит кубик рубика, раскрашенный черным. Как внутренний парадокс, готовый сдетонировать, как маленькая частичка хаоса.
И ты понимаешь, что все предыдущие куски были всего-то цветными отблесками на изначальном черном.

Отдельно хотелось бы сказать, что мое любимое "евангелие" было от Эндрю. Когда ты пишешь сцену про его любовь к матери, это выглядит с одной стороны трогательно, но и отвратительно тоже. Интересно было ли это у тебя в задумке или нет. Распухший суп, материнское одеяло, непрочтенная книжка. И второй отрывок от него, тоже один из лучших моментов. Очень живой и остается в голове даже когда следом проходит вереница людей-персонажей.
"Нормальный" Норман-переросток, с его воспоминанием войны. Еще один любимый момент - потрясающий, циничный и яркий апокриф от Пита Брауна, который я видела раньше, но он пропорол бок Scarecrow, оставил масляный светящийся малиновым след на черном боку кубика.

Еще мне опять очень нравится, какой у тебя вышел Рик, очень верная нота - с кольцом, с музыкантом, с гаданием. И Ник, который думает о Роджере, а не о Сиде, в отличие от всех.
И, конечно, Роджер, "проблемный" Дровосек с горящей головой и сердцевиной.