Фэндом: Pink Floyd
Автор: S is for Sibyl
Бета: udemia
Размер: максимальный макси
Пейринг: Уотерс/Барретт, Уотерс/Джуди Трим, Уотерс/Гилмор, а также многочисленные ОЖП и ОМП.
Жанр: слэш, гет, драма
Рейтинг: NC-17
Саммари: читать дальшеИз дома вышел человек
С дубинкой и мешком
И в дальний путь,
И в дальний путь
Отправился пешком.
Он шел все прямо и вперед
И все вперед глядел.
Не спал, не пил,
Не пил, не спал,
Не спал, не пил, не ел.
"И вот однажды на заре
Вошел он в темный лес.
И с той поры,
И с той поры,
И с той поры исчез."
(Даниил Хармс)
Дисклаймер: отказываюсь
Предупреждение: слэш, графичное описание употребления наркотиков, в эпиграфах к главам использованы неудачные стихи Роджера Уотерса
Размещение: только с моего разрешения
От автора: Таймлайн занимает 24 года, от 1954-ого до 1977-ого. И — в романе 270 тысяч слов, поэтому я буду очень благодарна, если, прочтя, вы черкнете в комментариях строчку.
Rhamadan
My soul is wrought to sing of forms transformed
to bodies new and strange! Immortal Gods
inspire my heart, for ye have changed yourselves
and all things you have changed! Oh lead my song
in smooth and measured strains, from olden days
when earth began to this completed time!
Before the ocean and the earth appeared—
before the skies had overspread them all—
the face of Nature in a vast expanse
was naught but Chaos uniformly waste.
It was a rude and undeveloped mass,
that nothing made except a ponderous weight;
and all discordant elements confused,
were there congested in a shapeless heap.
Ovid, «Metamorphosis».
В Сан-Франциско вход только по билетам — правда, вместо прямоугольничка бумаги нужно вплести себе в волосы цветы, и только тогда — только тогда (и никакие «Сезам, откройся!» не нужны) колокольчики в твоих волосах сделают два поклона и четырнадцать реверансов и восемь с половиной книксенов, и врата в Сан-Франциско откроются.
Приятно вот так сидеть у окна и смотреть у окна и глядеть на город у окна и растворяться в бесконечном — у окна — у окна — у окна — у окна —
Спать глупо — для сна нужно слишком много сил и эгоизма — как можно оставить раскрытый — как ба-боч-ка которая бьет крылами в полете ба-ба-ба-ба-ба — мировой свет / световой мир одному как можно отвлечься от него как можно променять его на сон — сон — самое чистое в мире самое девственное самое нерушимое ведь только сны природа не может затронуть своим циклическим разрушением — только сон.
Природа дает ему выбор — он может либо любить ее либо ненавидеть — и сейчас Роджер Кит выбирает второе — ведь он в Америке — а значит он готов любить все созданное человеком — фольксвагены — попкорн с посыпкой из изюма — телевизоры — неоновые вывески — презервативы — белый порошок — белые зубы — белок из плюша в витринах — сами витрины — стекло витрин — масонское Всевидящее око на хрустящей зеленой бумажке — приплюснутый портрет такого-то да рассякого-то президента на ее обратное стороне —
А природу —
а природу он будет презирать!
Вместо сна — он и мыслей его недостоин — Роджер Кит дремлет свернувшись в джинсовый темный калачик — обхватывает себя кренделями рук — хоронит нос на обшивке дивана — и входит в открыто-глазной дыхание-выправляющий мысле-замедляющий транс на всю ночь.
Сны наяву.
От снов никуда не убежать.
Клац-клац-клацанье зубов.
Гадкие сны.
Солнце делает сальто-мортале и неуклюже плюхается на горизонт — (не)ловкий акробатический трюк — и Роджер Кит делает усилие — колени воспаряют так что он едва не делает стойку на руках — совсем как Повешенный в колоде Таро — он делает второе усилие — скрип двери — и третье усилие и на третий раз как в сказке — улица!
Да вместе да с этим да рассветом да выбегает да наружу нет падает нет сбивает нет кожу нет на запястьях нет.
Роджер Кит запрокидывает голову — расставляет ноги в стороны — расправляет руки —
Косточки — белые. Так странно — кости греются но не загорают — загорает же кожа — пройдет время и она нальется темным и золотом и красным а потом как со змеи кожа сойдет с его плеч отшелушится загар и вновь все вернется на круги своя к:
Косточки — белые.
Хотя все может быть и наоборот ведь так?
ведь так?
Совсем как у Мунка — Роджер Кит помнит и любит и знает Мунка как родинки на своей левой ягодице — он помнит Мунка и то как он закрывал лицо руками — его слова на обратной стороне холста — он помнит это со времен Cambridge Technical College — эти словечки вязью выцарапанные на холсте — как арабская вязь и арамейский в одном флакончике — как священный язык — он шел по дороге с друзьями — садилось солнце — небо стало кроваво-красным — охватила тоска — стоял смертельно усталый на фоне темной синевы — фьорд и город повисли в огненных языках пламени — отстал от друзей — дрожа от страха услышал крик природы — Роджер Кит знает что тот имел ввиду он тоже слышал это даже до того как впервые посмотрел на картину.
Роджер Кит помнит извержение Кракатау в 1883-ем году — вулканический пепел обнажающий кровавую рану неба — эта фигура у моста — перуанская мумия на всемирной выставке в Париже в 1889-ом году — она эмбрион — она сперматозоид — она крик природы. Мунк уже тогда знал и про Холокост и ядерное оружие и мировые войны и Роджера Кита — знал про то как Роджер Кит будет смотреть на репродукцию холста и копировать его в блокнот для всякой всячины.
Так сказал Мунк так сказала сестра Мунка умершая от туберкулеза в пятнадцать так сказал друг Мунка принесший на его могилу ветку сирени так сказал преподаватель Роджера Кита их классу и Роджер Кит записывал за ним каждое слово.
И все лишь ради этого момента — Роджер Кит под калифорнийским солнцем и он вторит самому себе который пять лет назад сидел на скамье с беличьей кистью в руке и все они втроем — Мунк Роджер Кит и тот Роджер Кит которого уже нет который остался в прошлом в просторном классе все они повторяют — из их гниющих в могиле тел вырастут цветы и они будут в них и это будет вечность —
Бесконечно —
И тот Роджер Кит что уже лежит в могиле в будущем вторит их словам посиневшими губами и это и есть вечность когда все они из разных точек говорят одни и те же слова пока…
!
Роджер Кит задумывается о крике природы.
Он думает о магическом состоянии сна — он думает — нет он не думает — он же презирает природу — он же решил — но то было давно — ведь так — то было прошлой ночью — то было после того как Джордж за/пришмыгнул к нему в номер — после того как его руки и дыхание и узелок в животе — после того как они — они — они — Роджер Кит не помнит что было дальше — но они с Джорджем долго играли в гляделки и Джордж проиграл и обиделся и сказал обидные но ничего не значащие и оттого незапоминающиеся слова и от/ушмыгнул прочь — и тогда Роджер Кит и решил что он не будет прятаться за снами от природы — он встретит ее в открытыми глазами и оттого не будет спать и не будет видеть снов.
Красивых картинок снов.
Так было с детства — если Роджер Кит что-то решил — так бывать и никак иначе.
Но ведь сегодня новый день.
И потом — Америка!
Нараспев — стихи о сочной дефлорации женушки одного пастора — недаром его потом закрыли в темнице — но он не сдался и вышел и наделал ей детишек пока она не окочурилась — но их первая ночь — его первая ночь — его первый раз —
Которым я доныне не владел!
Сверкает дивный клад, глаза слепя, —
О, как я счастлив открывать тебя!
В цепях любви себя освобожу,
И где рука – там душу положу — (1)
Губы выцеловывают звуки и те витают над ним как десятки тысяч поцелуйчиков как те что Моцарт слал своей жене в своих письмах вот забава Роджер Кит однажды писал об этом в письме Джорджу писал писал писал давно это было когда Кембридж еще казался большим когда будущее еще казалось большим когда Джордж еще казался большим давно это было.
Роджер Кит ежится и прислушивается к урчанию желудка.
Можно представить!
Кота.
Кота внутри Роджера Кита.
Совсем как удав проглотивший слона совсем как Экзюпери будь Экзюпери здесь он нарисовал бы Роджера Кита проглотившего кота.
Роджер Кит рыщет в карманах — ручка карандаш мелок этого бы было достаточно он бы намалевал у себя на майке этот рисунок пока не забылось пока образ еще свежий и ненадрезанный окружающим миром и людьми и городом.
Город — Роджер Кит отвлекается.
Глаза еще вчера вечером пробежались по гостиничным проспектам по увлекательному рассказу об индейцах Олони говоривших на пенутийском языке и живущих в вигвамах об их крещении в бухте Пресвятой Девы Марии Скорбящей о Фрэнсисе Дрейке и его корсарах облюбовавших залив —
И ни слова о Хейт-Эшбери.
Сид вспоминает – он что-то искал.
Котяра внутри урчит уже громче. Непорядок. Топ. Топ. Топ. Топ. Топ. Топ.
Топ. Топ. Топ. Топ. Топ. Топ.
Топ. Топ. Топ. Топ. Топ. Топ.
Бежать через дорогу – я и кот.
Левосторонее движение – забавно.
ТопТопТопТопТопТопТопТопТопТоп!!!!
Пройтись еще немного. Медленнее. Выискивать место получше.
Топ.
Топ.
Топ.
Топ.
Топ.
Топ.
Вертикальная вывеска с названием сложенным из светящихся киноварью пластиковых трубочек – трубочки для молочных коктейлей – вафельные трубочки с заварным кремом внутри – больничные трубочки – их пять – по каждой на букву.
I
N
E
R
И киноварь поблескивающая на солнце!
Топ. Дзиииннь! Топ.
Кафе пустует. Гастрономические ортодоксы-любители завтраков островками рассеяны по залу.
К Роджеру Киту выплывает форменная девочка / стопроцентная официантка / жвачка укрывшаяся за правой стороной челюсти / фигура на золото конкурса «мисс Калифорния НАВСЕГДА» / блокнот и ручка заигрывают с ним виднеясь из нагрудного кармана.
— Привет. Как настроение?
— Настройки сбиты. Привет, — вторит он.
Улыбка за улыбку, слово за слово, шаг за шагом — согнуть колени перенести вес назад сжаться в спиральку — сесть.
Стеклянная стенка. Видны машины и светофоры и прохожие и Годзилла крушащая высотки.
А здесь а внутри а в кафе ах как хорошо и тепло и тихо ах ах.
Снаружи – неостановимый фильм ужасов с уклона во Фрица Ланга | внутри — самые что ни на есть настоящие киноварные джунгли.
— Ты уже готов сделать заказ?
— А можно твою ручку?
— Я принесу тебе другую, ладно? Погоди.
Она —
Грейс
(подсказывает бейджик)
ходит совсем по-другому, ее шаги звучат как
Цок. Цок. Цок. Цок. Цо-о-о-ок (разворачивается на каблуках). Цок. Цок. Цок. Цок.
— Амм, а ты будешь что-то? Кроме ручки?
Щербатый зуб — спрут Дулут суккуб ∞
— Я могу подойти позже.
— Я хочу… хочу хлопья с джемом и тост с молоком. И чай, зеленый.
— У нас нет зеленого. Честно говоря, чай у нас так себе. Может, кофе?
— Может.
— А молоко какое?
Вновь выбор — какой же ответ верный.
Роджер Кит не знает, какой верный, но он знает, какой интересный —
— Я бы хотел то, которое выдоили у рыжей волшебной коровы. Она ходит по улицам и ищет падающую звезду, не знаешь такую?
Смех — склоненная голова — русая прядь упавшая на высокий лоб — Сократ — Афинская школа — Рафаэль — смерть «после времяпрепровождения еще более распутного, чем обычно» — растекающийся свет внутри Пантеона — эпитафия —
Вот бы и Роджеру Киту такую —
«Здесь покоится ВЕЛИКИЙ Рафаэль, при жизни которого природа БОЯЛАСЬ быть побежденной, а после его смерти она БОЯЛАСЬ умереть».
Роджер Кит хотел бы таких почестей.
Но еще больше хотел бы молока ведь что лучше унимает разбушевавшихся котов как не молоко?
— А ты что, с ранчо? Хотя нет, акцент у тебя странный. Ты из Европы?
— Я с BA0285, эконом-класс, 12E, салон — некурящщщи-и-ий…
— Ты необычный. И смешной.
— Ага.
— Смотри, парень-с-самолета, у нас есть обычное молоко, есть миндалевое, клубничное, шоколадное и соевое, какое ты любишь?
Плечами — вверх и в стороны.
Он хочет пить рассветное молоко но такого Она (ГрейсзапоГрейсмниГрейс) не предлагает и потому он пожимает плечами.
Жам жам жам.
Берет в руки ручку и вертит ей шариковой тонкой полнехонькой чернил синих или черных ему это сейчас предстоит узнать и тогда он берет салфетку так неоригинально но он берет салфетку можно конечно же писать на столешнице или пакетиках от горчицы но стол же с собой не унесешь а приправа будет бултыхаться в пакетике превращая его в надувной матрас для лилипутов а раз так то Роджер Кит — Лэмюэль Гулливер.
Ручка салфетка образ.
Вспомнить бы что за образ!
Роджер Кит по привычке скрежещет по кончику ручки зубами ведь все знают что так лучше думается но в голову приходит только набор — сонм — паноптикум из —
Погодите, «паноптикум» такое интересное слово — на вкус оно как сухой тростник в августовский туманный день — пахнет автомобилями покрытыми грязью снизу доверху — а на звук как тарелки их ударника — тц тц тц тц тц — особенно конец слова — этот греческий «кум» звучит совсем как партия ударных во время…
Роджер Кит не может вспомнить названия песни но он знает что она есть.
Более того, кажется он сам ее и написал.
На ум ничего не приходит. Мозги — заветрившийся за ночь вчерашний ужин. Он пытается рассердиться на себя но отвлекается на пришедшую на подносе еду —
Kellog’s желтые хрустящие как листья осенью в парке под ногами в руках на капюшоне Джем из Бойзеновой ягоды на блюдце Креманка молока хотя никакая это не креманка а стеклянный кувшин но Роджеру Киту слишком нравится «креманка» чтобы он перестал продумывать это слово сладкое красивое как Гольдберг Вариации которые он когда-то играл на школьном конкурсе пахнущее стогами сена на которые стоит забираться даже когда режешь им коленки в кровь Тост Тост Тост Три Тоста если вспомнить математику Френч-пресс с кофе Роджер Кит ненавидит кофе но при этом Роджер Кит любит когда девочки дают ему советы что надеть что выкурить что выпить Продолговатое Промасленное Нечто цвета американского школьного автобуса — опознание невозможно
он облизывается.
— Я принесла тебе жареной картошки, она у нас в Diner лучшая на весь Фриско.
— Спасибо… — киноварные джунгли наманикюренные ногти расчерченный на черно-белые квадраты кафель бейджик бейджик бейджик, — …Грейс.
Роджеру Киту хотелось бы качаться на молочных волнах оседлав хлопья и сражаться против призрачных молочных корсаров хотелось бы плыть на них от одного края миски к другому. Да. Ему бы хотелось.
Роджеру Киту хотелось бы залезть в банку с джемом из Бойзеновой ягоды и вымазаться в нем как трубочисты вымазываются в саже такой же черной как джем такой же мистической такой же странной на ощупь когда та попадает тебе на лицо / за ворот / в штаны. Да. Ему бы чрезвычайно бы этого хотелось.
Роджеру Киту хотелось бы стать каждым из посетителей кафе сидящим на стульях — послушно и тихонько — совсем как те зверьки которых приносил один друг Роджера Кита когда им было по пять у того была целая клетка зверьков — садовые сони мыши хомяки — «Ферма Грызунов!» — Роджеру Киту пяти лет от роду тоже хотелось себе хотя бы одного но уже тогда он знал что кошки дома Барреттов сожрут его нового питомца ЖИВЬЕМ. Да. Роджеру Киту хотелось бы стать той выхухолью в джинсовой куртке и овсяной кашей на столе в конце зала. Ему хотелось бы стать барсуком с пергидрольными волосами потягивающим коктейль из арахисового масла. Хотелось бы стать енотом с перчаточными тонкими черными лапками разделывающимся со своим тонким черным пластом пережаренного мяса. Ему бы хотелось быть каждым из них — быть лианой светящейся над его головой яркостью в шестьдесят ватт — быть божьими коровками живой защитой облепившими стаканы на столиках — быть шапкой гигантского мясистого гриба которым Грррейс орудует как шваброй в центре зала — ему бы хотелось быть гнилушкой — гнилушкой — гнилушкой — но здесь нет гнилушек — они все остались дома в Англии…
Нет. Больше Роджеру Киту ничего не хочется.
Бутылка с кетчупом выплевывает свое содержимое с пошленьким звуком.
Жареная картошка.
«Никаких канцерогенов»
Грейс — поневоле смотришь на нее — давай же оторвись от этого текста — встань — иди отсюда прямиком в жизнь — отринь сон — позволь природе пройти сквозь тебя оставляя за собой разрушение — на улицу на улицу на улицу туда где монструозная рептилия рушит небоскребы — схвати Грейс за руку — схвати — схвати — схвати и — бежать!
Грейс поднимает голову и смотрит прямо на него.
Роджер Кит смотрит сквозь ее глаза — нащупывая приглашая вторгаясь — жареная картошка — «сделано из стопроцентных томатов» — все сводится к этому — вот тебе и настоящая природа.
Неудачник, ты.
Роджер Кит вновь берется за ручку — он хочет нарисовать все то что он видит когда закрывает глаза но сначала он должен практиковаться в изображениях того что он видит с открытыми хотя некоторые вещи не меняются им плевать на поднявшиеся/опустившиеся веки.
Рука Грейс машет ему пока он занят жареной картошкой за которой он прячет салфетку за которой он прячет свою крещенную чернилами руку за которой он прячет слово другое слово и еще и еще пока мысль не иссякла.
you would hold your head up high
you even fry
Указательный и средний палец передают купюры Грейс.
Взгляд малярной кисти — сверху донизу — он мог бы целовать ее ступни — губами обводить кромку ногтя — просовывать язык между пальцами ног и ей бы было щекотно она смеялась бы как кассовый аппарат в конце рабочего дня полнехонький шиллингами.
— Ты стеснительный. На самом деле, я тоже. И почему ты такой стеснительный? Я расслабляюсь только когда выпью или… — она делает красноречивый жест рукой и округляет губы — затягиваясь сухим воздухом.
Роджер Кит представляет созданный точно скульптурка им джойнт в ее руках — в ее губах — и ведь не только джойнт. Дальше фантазия отказывает. Вперррвые.
— Грейскудатыподеваласьмерзавка?! Клиентыждут! Хайль Гитлер!
Вот и Сатана спустился откуда-то из паучьих сетей из комнаты для персонала Diner.
Отныне — киноварь и сера.
— Хайль Гитлер! Приставить всех ко стенам! Включить душевые и растопить печи! Грейс! Грейс! Грейс! Всех косоглазых! И ниггеров! И педиков! И жидов!..
— Эй, ты меня слышишь?
Роджер Кит широко распахивает глаза. Он осматривается — никого кроме Грейс и зимородка в бирюзовой накидке читающего газету рядом нет.
— Ты такой необычный, — повторяет она.
Дзиииннь!
Шаг и улица проглотит его — шаг и больше он не сможет вернуться назад — шаг и — он оставил свою салфетку на столе.
Роджер Кит возвращается и сминает в кулаке записку — он идет быстро быстро — давненько он так не ходил — почти что спортивная ходьба — почти что бегун на длинные дистанции — Роджер Кит улыбается — вспоминая — он говорит вслух — смотря прямо в пуговичные глаза анаконды замаскировавшейся под провод ведущий к телевизору — коверкает слова:
— Тяжело раз- и об-ъяснить, но я всегда понимал, что нужно бе и жать. Бе это первое, а жать — второе… без особой цели, через поля и леса и джунгли из киновари и серы. И финиша на самом деле нет, потому что призо-зо-зовую ленточку украли, а комментатор и телевизионщики напились и теперь танцуют сербские народные танцы вместе с медведями под музыку Коневича и Мокраняца(2). Даже если по крикам толпы кажется, что финиш ишь! уже совсем близко — его не существует. Это и есть одиночество бегуна на длинную дистанцию.
Анаконда молчит насупившись.
Наверное она обижена на Роджера Кита и Роджер Кит решает обидеться на нее.
Он нарочно громко топает к выходу и в который раз за этот день раскрывает дверь.
Дзи-и-иннь!
— Я ночую там, — рука указывает на дверь.
— Ты живешь прямо на улице?
— Нет… там… отель…— все слова стайкой разбуженных грачей разлетаются не позволяя ему закончить предложение. Вот что чувствуют немые. Глухонемые. Глухонемые которые никогда не читали словаря. Глухонемые которые никогда не читали словаря и не смотрели телевизора. Роджеру Киту нравится последнее сравнение.
— Моя смена заканчивается после пяти, — с улыбкой все ее лицо становится одной большой головоломкой из округлостей и окружностей и вензелей — такая свежая городская гортензия, — как тебя зовут?
— Спроси… Барретта.
ДЗИИИННЬ!
Гортензия — мама всегда говорила что гортензии красные и только в Camberwell он узнал что оказывается все что он называл красным имело несколько сотен вежливых обращений и титулов.
Роджер Кит идет вниз по улице и перечисляет про себя название за названием
— вот взять семейство фуксий — каждый дурак его знает — но зато Роджер Кит знает что те цветы что потемнее будут оттенка фанданго и для него нужна насыщенная краска а для той нужна короткая круглая кисть с коротким ворсом
— есть маджента сотворенная в Ломбардии и предназначенная для италийских пейзажей
— вспоминается ализариновый который используют все кому не попадя но только два человека имеют права называть его по-старинному титулу «крапп» — Джорджо Вазари и Роджер Кит Барретт.
— Роджер Кит не любит терракоту — но он скорее даст себе пощечину чем не вспомнит ее — терррра коттта — рождественский подарок для скульпторов и геологов — расписанные ее фигурки Ханумана — жалкий третичный цвет — Джудси — девчонка Джорджа — она любит и террру и коттту – недаром Роджер Кит воротит нос от ее горшков.
— он никогда не рисовал амарантовым цветом — но зато читал о нем стихи — тихие тихотворения творцов — о том как — «амарантовая входит луна в глаза, закрытые устало, и сон ее уносит вглубь колодца, во мрак – и кровь и после смерти льется»(3) — Сид вспоминает как учил их наизусть ел изюм мечтал об амаранте. (Той же ночью намешал краски из всех тюбиков с оттенками красными и провозгласил результат амарантовым – Джордж проснулся — забурчал-заворчал-задолбал — пообещал запирать краски на ночь на замок — конечно же не сдержал своего слова — вот было веселье.)
— кардинал. За все эти годы в художественных училищах Роджер Кит так и не выяснил — это птиц назвали в честь цвета рясы преосвященства или же наоборот?
— он лишает девственности все свои кисти кошачий язык опустив их в склянку с кармином. Думать о кармине — все равно что растирать меж ладонями стебель засмущавшегося от расставания с летом октябрьского кленового листа — точно пытаясь разжечь огонь от трения — кармин это скорее внутри чем снаружи — кармин это Золотые Ворота до которых нельзя добежать но на которые можно глядеть с возвышения — Золотые Ворота — Золотые Ворота — Роджер Кит воспрянул духом — вот бы вот бы вот бы до них добраться.
— ржавый. Этот цвет любит Джордж. Роджер Кит никогда не понимал почему.
— если порежешь себя резаком — потечет малиновый.
— фалунская красная — он пугается. Он вспоминает окрашенный фалунской красной дом на окраине Кембриджа. Раньше он был окрашен в желтый, а потом кто-то приказал сменить цвет, и его перекрасили в красный. Но дом все равно остался желтым.
Он пугается.
Он не знает куда идет.
— бедро испуганной нимфы (лес — сломанный компас — звуки свирели) веселая вдова (пауки — темные закоулки — черная вуаль на лишенном черт лице) Иудино дерево (веревка — падаль — цветы распускающиеся ярко-розовым над головой висельника) мов (ров — ём тов(4) — ∞

Он останавливается — его бьет дрожь — а он старается бить ее в ответ — садится на корточки — смотрит на покрытый его тенью квадратик асфальта под ногами — дышит — часто часто часто.
Ах.
Ах.
Ах.
Ах.
Ах.
Ах.
Ах.
Ах.
Ах.
Ах.
Посмотри на часы — приступай — сейчас.
Тень — в униформе тела Роджера Кита | Роджер Кит — в тени.
Салфетка разворачивается в его руке — нашпигованная складками — словами — кетчупными пятнами. Ручка осталась в стране где властвует Грейс и ее нацистский босс-истерик и потому Роджер Кит водит пальцем тени по салфетке — движения складываются в буквы — точно кистью невидимой пишет — он бы выбрал шлеппер с тонким длинным ворсом — надеясь что после своего замысловатого упражнения он запомнит слова и перенесет их на бумагу когда вернется.
Когда он вернется.
А когда он вернется?
you even see me back to the wall
we and the wall,
full of awe the awful soul
Когда он отрывается от земли шагая дальше тень вновь хлопается на землю меняясь с ним положениями а слова стираются в его голове — играются в прятки не на жизнь а на смерть — слово за слово – око за око — чернила за чернила — зуб за зуб — если бы Роджер Кит думал о том какими слова станут когда он вернется (!/?) он бы знал что слова будут уже совсем другие но Роджер Кит не думает об этом — тень шагает по улице — а он вслед за ней и наконец-то появляется время для того чтобы отправиться туда где ворочается беспокойство и смятение и все тревоги которые он когда-либо знал — ведь возможно там под их тушами Роджер Кит отыщет ответ — но ответа не сыщешь — его там попросту нет — потому что нет вопроса — и нет
в
р
е
м
е
н
и
.
Едва не врезается в стеклянные двери — оттуда доносится знакомый прогорклый запах — Роджер Кит идет на него как кто-то хвостатый и клыкастый ведомый одним своим носом.
— Что будете покупать, молодой человек?
— Сигаретки, — на Роджера Кита нападает проказливый жор — хочется метать в рот ириски — придумывать на ходу самые-смешные-во-всем-мире анекдоты — ухватить кассира за рыжую бороду — хвать!
— Боюсь, у нас только взрывная кукуруза и лимонад. Вы уже купили билет?
— Я могу его выторговать на… мой пояс? Он из змеиной кожи, — враль враль враль ври еще!
— Извини, малец, это не по правилам. Плата небольшая, всего тридцать центов, и тем более, у нас новинку показывают. Я фильм уже три раза видел, ты знаешь, там… — он пододвигается вплотную — превращается в хихикающую над словом «секс» школьницу (а рыжую бороденку можно спутать с акне!) — говорит по секрету, — там такая непотребщина…
Роджер Кит тоже хихикает.
За компанию.
Роджер Кит широким жестом театральной школы Гаррика достает из кармана джинсов хрустящего Франклина — позеленевшую от тряски и ходьбы и холмов Сан-Франциско — кассир бросает на него бегающий взглядик жиденьких глазенок проверяет на свет купюру и —
БАБАМ!
— Сдачу можете оставить себе.
ФЕЙЕРВЕРКИ!
С таким звуком и помпой и взорвалось бы детище Оппенгеймера — но это искореженное носатое заросшее волосяной порослью лицо эти закоченевшие ладони и застрявший в них Франклин (да благословит его Господь Бог!) — это стоит любого взрыва.
— Ага, ага, вот возьми — твой билет. И бросай курить, ты представить не можешь, как я себе голос посадил с табака, матерь божья, — начинает заговариваться кассир.
— Я должен бросить курить. Но я не могу бросить курить. Я люблю курить почти так же сильно, как я люблю любить.
Черное чрево кинотеатра захлопывает свои двери за его спиной —
все равно что принимать ве-щест-ва
только вместо марки на языке — билет в ладони
и вместо подсудного путешествия — совершенно легальный трип проспонсированный Lawrence Turman Production(5)
и затекает тело не изнутри — а снаружи
а вокруг не пир друзей — а сборище незнакомцев
Начальные титры и Роджер Кит понимает, что читал одноименную книжку — он разрывается между тем чтобы заскучать от предсказуемости и порадоваться своим знаниям — он всегда был очень-очень умным мальчиком — этот Роджер Кит.
На первых
—
близорукие ценители
в беретах
В промежутке — неудавшиеся
критики — бездельники — мещане-женатики
А на галерке —
громко целующиеся / курлыкающие как голуби / руки-загребущие-под-юбки парочки — бедняки — городские сумасшедшие
Зал — на самом деле застывший на поверхности воды кит — старый безусый ленивый — этакий кит-увалень с черной шкуркой и черными внутренностями по которым курсирует мелкая рыбешка — первые ряды — те что в промежутке — галерка.
Роджер Кит смешивается — а бравада утихает подпуская к нему знакомое волнение — край ему нужен край сейчас же он садится с краю рядом с усачом в клетчатом жилете и скучном черном галстуке — точно жалкий кембриджский профессоришка – да что он вообще здесь забыл.
— Бэ-э-энд-жа-ам-и-ин, — тянет Роджер Кит вместе с пышногрудой блондиночкой — черные стрелки на глазах — фигура рюмкой — наполненная доверху коньяком — нужно лишь залезть в нее языком — как кошка — и вылакать — вылизать со всех сторон — языком.
Несвязные нейрона мозга заставляют Роджера Кита вспомнить всех тех девочек которых он любил которые любили его которые оставили его — Роджер Кит не хочет думать о них — но те сами заявляются в его голову дымчатыми фигурками — они окружают его — облепляют со всех сторон — вот бы свернуть их накачанные туманом и сожалениями головы но как же он избавится от их фантомных девичьих трупиков?
Ведь то — кинотеатр.
Ведь то — Америка.
Tell her to find me an acre of land
Between the salt water and the sea strands
Tell her to reap it with a sickle of leather
And gather it all in a bunch of heather
Then she’ll be a true love of mine(6)
Рук не поднять — их как в бетоне отлили — ушей не закрыть — не спастись от говора и музыки с экрана — от шушуканья и шелеста в зале.
Но вот бы они были здесь.
Вот бы взять их за руки.
Фантомные кадавры —
Он подписывался под письмами к ней «Твой Барретт, совсем еще школьник». Он делил лист бумаги на неравные апельсинные дольки и награждал каждый рисунком или стихом или шуткой.
«Губы Либ Меньше Любви = Грустный Сид» — уравнение — много сердечек и тупой карандаш и глупая грамматика.
А потом она променяла его на шляпки от Chanel и заставляла его
ходить в галстуке и завязывать шнурки на туфлях и стричься стричься стричься хотя она знала как он это терпеть не может. Когда она послушалась своего отца и перестала бегать вместе с ним по газонам которые «ЗАПРЕЩЕНО ТОПТАТЬ» он написал ей что-то злое на заборе ее дома. Потом она сказала, что ей надоели его выходки.
Вот и вся история.
Дженни:
Он рисовал ей репетиции — бумажные гитары — орган Хаммонд — ударные. Каждые выходные она показывала ему балетные па —
ее талия — тростник — шея — бархотка — ее колдовские
пятнадцать — его фантазии о том что они будут королем и королевой Лондона — его просьбы перевестись в танцевальное училище ближе к нему — его заверения в том что вместе они станут не двумя а одним. Она сказала что его чувств так много что она не справляется с ними как хреновые прерафаэлитовские барышни с fatigue и ennui на
раскрашенных лицах — она…
У нее все это время был другой.
Линдси:
А вот это враки — разве она оставила его? Вот он глупыш — конечно нет — она ждет его дома где-то в Лондоне где-то в его одежде с его оттенком волос с его пылью на стенах и расстроенными гитарами. Она — его девочка и она узнает все самой первой. Она первая узнала что лицо с обложки имеет право шевелить мозгами — она первая узнала что пока ты путешествуешь на одних дорогах ты можешь тут же догнаться и одновременно бродить по двоим или даже троим — она первая узнала что такое свободная любовь и они пили напиток зеленых фей из одного фужера провозглашая смерть моногамии а потом пили друг друга а потом пили ближних своих — и она не могла оторвать глаз и он тоже. Он тоже не мог.
Но она не в Сан-Франциско — ее не было ни в том гастрономическом
лесу ни на улицах ни в желудочке умирающего кита — есть ли она хоть
где-то
Маленькие останки его любовей.
Миражные кадавры — его девочки —
…
А вот это — смешная мысль. До колик. До истерики. До того чтобы его выгнали из зала к дьяволу за больно резвый смех.
Laugh about it, shout about it
When you've got to choose
Ev'ry way you look at it, you lose!
— «Вы пытаетесь соблазнить меня, миссис Робинсон?»
Повторяет за героем Роджер Кит и — вжжж — дергает профессоришку справа от него за галстук.
— Вы сбрендили?!
Тот вскакивает — спотыкается о пакетик конфет у фигуры справа — заваливается на спину — падает — комично — в нем есть что-то от Бастера Китона.
Выходку Роджера Кита сопровождает долгожданное шиканье. (От кого угодно но не от парочек с галерки! Ха ха ха!)
— Он мне галстук порвал! Он буйный! Вот этот! В клоунской одежде!
Профессоришка едва слюной не брызжет — выпучивает свои рыбьи глазки — путает щеки с желваками и надувает их вместе с прорисовывающимся на рубашке животиком — Роджера Кита озаряет!
— Он — карп! Карп! Вот он кто!
— Как ты меня обозвал, гаденыш?
Хрестоматийный пример театра жестокости Антонена Арто:
хватает за грудки | прошибает пот
трясет как будто из него золотые сейчас посыплются | пытается отскочить
ревет не карпом а самым настоящим медведем | немеет забывая все слова английского словаря
размахивает руками | сжимается сжимается сжимается
он напал он чокнутый он опасен | он не имел в виду ничего плохого.
Хрестоматийный пример экспрессионизма в театре (вдохновлено «Убийцей, Надеждой Женщин» Кокошки):
Сейчас у слова «шутка» нет ни запаха ни цвета ни звука.
Сейчас это слово пустотеет также быстротечно как и Роджер Кит.
— Эй, мистер, да оставьте вы его в покое, вы не видите — он сам испуган.
— Вас, дамочка, не спросили. Он ко мне полез, как… как… ну вы поняли, что я имею ввиду.
— Да на нем лица нет.
— Может, вы уже заткнетесь и дадите нам посмотреть фильм?!
— А твое какое дело?
— Здесь свободная страна, мистер, у нас демократия вообще, еще Линкольн…
— Демократия — это когда на меня набрасываются, а я не могу ответить? Это не демократия, а полная херня!
— Да, блядь, завалите варежку уже!
…a vision softly creeping
Left its seeds while I was sleeping
And the vision that was planted in my brain
Still remains
Within…
— Слушай, сладкий, идти можешь? Давай, вот так, пошли отсюда, нам здесь не рады, пойдем домой… Да и фильм дерьмо какое-то!
— Твоего мнения не спросили, толстуха!
— Иди, вот еще пару шагов и выход, не упади смотри на ступеньках, я тут пока… А ты можешь поцеловать меня в мой черный, жирный зад! А ты не переживай — я тебя в обиду не дам, подумаешь, ты голубой, сейчас же вроде даже от этого лечат… Просто выбирай в следующий раз типов понежнее — видишь, как этот вспетушился? У тебя, кстати, есть имя?
— Бенджамин.
Родненькая тень пришла на помощь и в этот раз.
Вцепившийся в подошвы тени Роджер Кит плачет и от влаги та становится темнее — но ничто никогда не растет без дождя — настоящая же тень с его сухим лицом и спокойным голосом выпрямляет спину и послушно бредет за негритянкой.
— Ну и трепку он тебе задал, сладкий, хотя ты и сам хорош — полгалстука ему отхряпал!
Раньше Роджер Кит с тенью слышали этот акцент только в фильмах но сегодня — бинго! Американский — калифорнийский — черный — они выиграли джекпот!
— Расслабься. Не бери в голову, так ему и надо.
А еще негритянка толстая как огромная бурая черная корова каких он видел только на клубнично-сливочных-английских пастбищах — с золотыми кольцами в ушах и кремовой банданой забирающей волосы в пучок — как это красиво — щемит — изнутри — красиво красиво красиво.
— Я тебя провожу до дома, а то свалишься опять. Ты бы себя видел со стороны, когда он тебя хватанул — бледный, размяк совсем. Я подумала, что тебя кондрашка хватит. Где ты кстати живешь, сладкий?
Ни Роджер Кит ни тень не понимают и половины но послушно кивают.
— А ты не из болтливых, да? И как мне понять куда тебя вести?
Они идут по городу — крошечная делегация — негритянке хочется верить — она должно быть была дочерью вождя — мягкого и честного вождя гордого африканского племени — они все были толстыми увальнями с добрыми большими губами и пакетом сладостей в руке — «if you're going to San Francisco you're gonna meet some gentle people there»(7) — они бредут вместе и будут брести пока ноги не сотрутся в кровь пока лица не посинеют пока дорога не кончится а дорога как всем известно не кончается никогда.
— У тебя может документы какие есть? С адресом?
Ее рот шевелится как свернувшаяся в клубок жирная гусеница но Роджер Кит не разбирает что она говорит — тень же делает главное — шагает — ать-два! ать-два!
Путь изгибается холмами — дороги горбатятся и нежатся под солнцем — змеиный залитый бетоном народец — истоптанный полчищами сапог — вверх-вниз — самые настоящие американские горки в этой Америке.
Роджер Кит с тенью стараются держаться ближе к пухлому негритянскому боку — светофоры шипят во-вараньи зебры на переходах готовы ускакать обратно в саванну бордюры кусачие словно крокодилы — только-бы-не-наступить.
Перед лицом вспархивает белый пакет раскрывая свои сладкие тайны — слаще не придумаешь — внутри спрятан конфетный рай — названия не известны но пестрые фантики говорят сами за себя — Роджер Кит протягивает руку прихватывая для себя целый ворох.
— Возьми сколько хочешь, малыш.
Драгоценности — все ребята во дворе обзавидуются — будут канючить подставив руки выпятят губы и понеслась — Ро-о-одж ну дай одну! ну дай ну дай ну дай! пожалуйста! а я дам тебе поиграть с моим игрушечным паровозом!
Роджер Кит радостно выталкивает тень валит ее на лопатки захватывая свой пьедестал и разворачивает одну большую конфету — фу — вот это гадость — марципановая — он ненавидит марципан — он спихивает с ладони кромкой ногтя как обычно поступал с вонючими клопами упавшими на него с дерева.
В Сан-Франциско так мало деревьев.
В Кембридже их много душистых высоких старых — Роджер Кит смотрит на свои ладони и фантики начинают шевелиться под его взглядом совсем как бутоны на ветру — во рту привкус айвы и прошедших дней — в носу свербит от терпкого цветочного запаха и желания-вернуться-домой — в ушах «when mighty Roast Beef was the Englishman's food, our soldiers were brave and our courtiers were good, oh! the Roast Beef of old England!»(8) и голос сестры — перед глазами фантики расплываются в одно разноперое месиво — и это уже не конфеты а лепестки — ядовитые они пропитывают его голову они отравляют его мозги они перфорируют их они перфорируют их от края до края они перфорируют их обращая время вспять эти лепестки ландыша(9) (аритмия + тошнота) — бругмансии (галлюцинации — ты уже видишь эту летающую свинью?) — волчеягодника (делирий + конвульсии) — белладонны (слепота + сильное потение) — олеандра (сонливость + онемение)— рододендрона (паралич — тошнота) — крокуса (снижение кровяного давления + остановка сердца осстанновкка ос-та-нов-ка ос-та…) — все это прошибает Роджера Кита разом.
Лепестки разлетаются по тротуару — кожа на руках уже отравлена — главное не тягать теперь пальцы в рот — ему нужно вымыться сейчас же — пусть негритянка доставит его домой — пусть эта женщина сейчас же доставит его домой!!!
Он рыщет по карманам — сыпется разные разности — бумажки обертки табак пуговицы билеты мелочь салфетка — салфетка!
— У тебя — чем писать?.. Есть?
if I speak I’ll feel blue, you?
when I try I’m always high!
— Я работаю в прачечной — я не понимаю стихов, сладкий, прости уж.
— Янеизболтливых.
— Что ты сказал?
— Я. Не. Из. Болтливых.
Смеется.
— Ты припоздал с ответом на добрые полчаса — я и так уж поняла, что поговорить ты не мастак.
Поглядывает то на Роджера Кита то на салфетку — не понимает ни первого ни второго.
Нагибается — кряхтя — обнажается темный веснушчатый ломоть ее поясницы — как остров — как остров который все однажды взяли и бросили — уплыв жить на большую землю — оставив позади акул-молот рифы и остров — а остров остался один на один с испепеляющим солнцем — ночью ломоть песка и земли встречается с ломтем восходящей луны — и никто не знает что есть другая/скрытая сторона острова и другая/скрытая сторона луны ведь никого на острове больше нет — как нет никого сейчас у Роджера Кита кроме волдырей на руках этой поясницы и этого несуществующего острова и враки что нет человека который был бы как остров враки ведь Роджера Кита сейчас бетонными волнами сносит на безлюдный утес где по Роджеру Киту звонит колокол где существуют только он и только эта скрытая/позабытая сторона острова и эта скрытая/позабытая сторона луны.
А потом поясницу сжевывает край блузки — негритянка поднимается — в ее руках нечто выглядящее как восемь марок склеенных в небольшой прямоугольник.
— Хорошо, что ты хоть визитку отеля сохранил. Пойдем, я знаю где это. Но никаких больше конфет — ты все их просыпал, неумеха.
Ходьба.
Приближение веток-рук-граблей домов шпингалеты гвозди вывески — приближение — приходится маневрировать — червивые яблоки вместо людских голов эти личинки белыми тельцами изгибаются — Роджера Кита не обмануть он не видит а зрит — черное грузное тело хочет защитить но не может — приближение — акулы вокруг льдины с тюленьей толстой тушей — Роджеру Киту хочется сжаться — приближение — его — не избежать —
Убежать — от солнечной лазури реки | Прибежать — в дикую тьму леса.
Когда папа умер когда не взяли в Сант Мат когда в зале начали кричать перекрывая музыку когда продюсеры прощебетали «Ты в игре, только дай нам новый хит!» когда север сместился с югом а на западе встало новое красное солнце когда он все попутал и понесся в лес понесся не вширь а вглубь когда он совокупляется а лежит плечо в плечо с тенью целующей его ступни когда он забыл о том где же его дом —
— тогда настало время вернуться домой.
— Куда мы идем?
— К тебе в отель.
— Нет, спасибо, я вегетарианец.
— Ты такой с детства, сладкий?
Ходьба.
Ходьба.
Ходьба.
Мысль — она никогда не закончится — эта ходьба — когда же он разобьет ноги до крови — когда же лицо у него посинеет — когда же дорога найдет свой сан-францисканский тихоокеанский финал(?)
— Куда мы идем?
— В отель, я же тебе сказала.
Куда мы идем. Куда мы идем? Куда мы идем?! КУДА МЫ ИДЕМ?!
пожалуйста
s
o
s
∞
— Куда мы идем.
— …
Портье тянет шею цаплей смотрит на негритянку он смотрит но не видит главного — не видит рассыпающегося на фракталы Роджера Кита не видит того как тот расслаивается прямо перед его длинным желтым носом он не видит Роджера Кита вместо него он видят лягушку чью мелочевку за УСЛУГИ можно будет запихнуть себе в глотку — сам он чудовище — чудовище болотное — прочь!
— Вот ты и дома. Дальше справишься сам?
Хочется домой.
— Когда мы туда пойдем?
— Дальше я не могу, меня не пустят, — шепотом, — таких как мы с тобой нигде не любят, но ничего, у нас есть гордость, по нам видно! — громким шепотом.
Тело негритянки с ее закрытой блузкой поясницей и белым пакетом со сладостями треплет его по плечу — выдыхает — улыбка прерывается разворотом в сторону двери — вот бы сейчас титры горячий чай и домой.
Продолжение в комментариях.
@музыка: The Doors - Not To Touch The Earth
@настроение: ---
@темы: Pink Floyd, fiction, "Роджер"
with my back to the wall
i eat the warm wormy apples
and dream of the mole's home
under my shady dome -
i'll find all red colours
all the poisonous weeds
here the tied buster hayseed
yells at me for what i did
curious if i'm concrete
hey you, black mummagumma
with your thick black lumbar
buy me some sweetmeat and
bring me back to my reservoir
how far is it / just how far?
hey you, vile diner witch girl
kiss your non-christian hans
bite off bad half of his haunt
did you know -
the devilfish lives by
the untouched islands
drinks muddy waters
bye bye thanks for the sandwich
hey you grim charcoal miner
named George (Roger's my name)
we both wear the go-hills
you dig in the black hills
i live off the black milk
just so you know -
all your pink
shine on wall
caught fire from a candle flame