Когда мать написала мне об этом, до меня не сразу дошло.
Она сделала ошибку в имени и написала "Мая", а не "Майя".
Именно поэтому я сначала подумала о месяце мае и не сразу сообразила. Хотя возможно такие вещи всегда доходят не с первого раза.
Мне почему-то сейчас кажется очень важным - эта ошибка. Ведь она Майя, а на самом деле Маиса, то есть Май + Сталин. Кажется, я об этом уже писала раньше.

Я зашла к ней вчера. Наша первая встреча за последние два месяца. В прошлый раз она отдала мне букет своих декоративных гвоздик (красный фетр покрыт пылью. Этим гвоздикам с пылью явно больше лет, чем мне). Ей казалось очень важным, что я оставлю эти гвоздики у себя. Другой важной вещью было нечетное число цветков. Я сидела в угловом кресле у окна, по-мужски расставив ноги. Я это поразительно хорошо помню.

Вчерашнюю встречу я тоже хорошенько запомнила.
Я села в то же кресло. Тоже по-мужски.
Я познакомилась с ее сиделкой.
- А вы Елена или Галина? - Спросила она.
- Галина, Галина, - я не могла понять какой улыбкой одаривает е сиделка - купленной или же искренней, - я понимаю, как вам легко запутаться. У вас же три разные дни и все приходят без графика. А вы внучка, да? Та что на фотографиях?
Я кивнула.
Я знала, что ей лучше, что она уже передвигается с помощью ходунков, что у нее хороший аппетит и все тоже чувство юмора.
Тогда сиделка сказала, что она сильно похудела за последние пару дней.
И в тот момент я подумала именно об этом, я не знала, что будет завтра, но клянусь, я подумала - я - правда - правда - правда - подумала.
- Она в прострации, - как бы извиняясь за ее полнейшую молчаливость, сказала сиделка.
Я кивнула. Вновь. Я не люблю такие комментарии, когда человек еще сидит рядом и слышит. Пусть ей было плевать, но все равно. Всегда есть шанс, что человек все слышит.
Потом сиделка ушла.
Я подсела к ней на кровать.
Все это время был включен телевизор.
Это к теме не относится, но я ненавижу телевизор. Это одна из редких вещей, которые я ненавижу. Куда больше отсутствия самоиронии, манки и леопардовых принтов.
- Что смотришь?
- Сериал.
- Понятно. А о чем там?
- Как всегда, про революцию. Одно старье показывают, я все это уже видела.
Она никогда не умерла такой молчаливой, как вчера. Обычно она спрашивает меня обычную дребедень про то, хорошо ли я знаю английский, на отлично ли сдаю экзамены. Есть ли у меня "мальчик". Часть с "мальчиком" обязательна, но у нее она всегда выходила забавнее, чем у остальных.
- У меня все хорошо. На следующей недели полугодовые экзамены.
- В университете?
- Ну. В моем колледже.
Опять пауза и опять и опять.
- И через две с половиной недели экзаменационная постановка в театре. Я сама написала сценарий. И режиссирую. И играю.
В конце концов почему бы не заполнить пустоты собственными еще не свершившимся сомнительными достижениями?
Пока я говорила, я смотрела то в ящик, то на ее ноги.
Ящик горел, на нем сменялись картинки с картонными лицами, произносящими еще более картонные реплики.
Ее ноги были белыми и худыми. Чуть похожие на сварившиеся в бульоне куриные ножки, только с рисунком синих тонких вен - снизу-вверх.
Белые ногти.
Это были очень уродливые ноги, очень жалостливые. Похожие на ноги больной, маленькой девочки, хотя все остальное тело принадлежало седой, замкнувшейся в себе старухе.
Выше колен они прятались в полах халата.
- Старье одно показывают. Я все это уже много раз видела.
- Ага, ты уже говорила. А еще у меня так и не появился мальчик.
- Как же так. Вот безобразие, - она говорила, не отрывая взгляда от экрана, - ты наверное слишком хороша для них. Хотя нельзя так - в девках засидишься.
- Ну это неплохо, - промямлила я, чтобы чем-то занять очередную паузу, - может быть это неплохо.
- Надоело это старье. Одно и тоже на каналах показывают.
У нее был несколько обеспокоенный взгляд.
Это заставило меня спросить:
- О чем ты думаешь?
И я, хоть убейте, не помню, что она ответила.
И в этом есть что-то невероятно ироничное, но опять же, я не понимаю что.
А потом мне написала сообщение Офелия, и я ушла к ней, ведь я скучаю-люблю-мчусь и эт сетера, эт сетера, эт сетера...
На прощанье я подумала, может чмокнуть ее в щеку, но я никогда так не прощаюсь с семьей, мне всегда слишком неприятно и даже брезгливо это делать. А сжать ее за руку и вовсе казалось глупым.
Так что я сказала, что приеду совсем скоро - опять же - через два месяца.
Вместе с "до свиданья-рада познакомиться-удачи" сиделка отдала мне листок бумага с перечнем лекарств, которые отцу стоит для нее купить.
- (Его инициалы) не приедет сегодня?
- Нет, не думаю.
Сиделка закрыла за мной дверь на ключ.

А час назад, когда я ждала чемодан в Хитроу, мать отправила мне сообщение, и кроме мысли о том же, как странно, что я больше ее не увижу, был образ ее правой ноги - белой, тонкой и безобразной. Только этой ноги.

По телефону отец сказал, что я была последним членом семьи, кто видел ее, сказал, что у нее был отек легких, сказал, что с ним все нормально. По звуку было похоже на сухие рыдания, хотя никогда нельзя исключать шанс помех на связи.

Вот так умерла моя бабушка.