Я расскажу вам a cautionary story.
Я расскажу вам историю о подошвах туфель.
Я расскажу вам эту историю, чтобы вы не повторили моих ошибок, дети мои, обладатели батальонов кроссовок, вьетнамок, туфель на шпильках и платформах, балеток, сапог, галош и валенок.
Я принесу эту историю и в сердца тех счастливчиков, которые хранят под подушкой лабутены.
Я одарю своим рассказам и тех неимущих духов, которые носят розовые туфли на каблуках, вот каковы мои щедроты, други мои.
Но к черту лирику.
Представьте меня, я шла по улице Muswell Hill, на мне были мои любимые брюки цвета шамуа, черные ленноновские очки и шикарная пурпурная рубашка с не менее шикарными пурпурными драконами. Я шла и грела себя мыслью, которая приходит ко мне с периодичностью раз в три года, эта мысль была о том, как же я сегодня хорошо. Выгляжу не как бомж, надушена, довольна, относительно беззаботно, ну просто, точно выскользнула из рекламы очищающего организм и повышающего тонус йогурта.
Даже лондонская погода меня не подвела в эту субботу, представляете?
Подвела же меня одна вроде бы незначительная деталь — а именно подошва моих туфель. Эти туфли, которые скорее полусапожки, были куплены мной на маменькины деньги прошлой осенью, такие коричневые, удобные, с потрепанными носами и практически отсутствующим каблуком. Эти полусапожки прошли со мной многое, я бомжевала вместе с ними в Сохо, бегала за Рэем Дэвисом, ходила в гей-клубы, словом, они дороги моему сердцу. Видимо именно из-за моей сентиментальности я и не выбросила их в помойку, когда увидела, что подошва отслоилась, оставив после себя очень скользкую поверхность, с помощью которой я передвигалась по холмистому Muswell Hill.
По-началу все было замечательно.
Я обходила весь Alexandra Palace Park, оставила свои знатные наушники по имени пинк и флойд в мастерской, курила свои пидорские сигаретки привезенные из Самары и наслаждалась долгожданным выходным.
Первое падение случилось на дороге, я упала у самого тротуара, и мне еще, как повезло, в том, что дорога была на редкость пустой.
Второе падение приключилось в парке, пока я грызла яблоко. Мое упавшее тело распугало стайку вездесущих японских туристов с фотоаппаратами и серыми лицами.
Мое третье же падение вышло, как в сказке, последним и самым значительным.
Я расколотила телефон, порвала штанину и разбила коленку. Как бы сказал Боб Дилан в 1965-ом: “That’s what I call a loser!”. Я встала, отряхнулась, с грустью взглянула на расколотый экран телефона, и продолжила свой путь. Штука была в том, что направлялась я в тату-салон, дабы завершить то черное дело, которое провернула надо мной Офелия в венском Burger King этим Рождеством. При моем топографическом кретинизме мне все же удалось обнаружить салон под названием “Белый дракон”, где меня уже ждал мужик, под шесть с половиной футов, с вытатуированной на руке лоханки с черепами и привычкой называть всех подряд “man”.
Посмотрев на эскиз, который мне любезно предоставили  Thomas Earl и юное дарование, он тут же прокомментировал его словами: “Ohhh, very sexual, maaan”. Но его спонтанные услуги дезинфектора раны на моей коленки и призма Сторма Торгерсона на стене тут же заставили меня зауважать этого мужика.
Больше пиздеца и интересностей.— Черт, побери, man, я обожаю Скарфа, я обожаю “Стену”, man, знаешь, надо будет ее прямо сейчас поставить, я помню, что она была моей первой пластинкой, что я сам купил в лохматых восьмидесятых, ohh, maaan, ты бы знала, как я всегда хотел побывать на их концерте…
Не мешкая, он тут же поставил на ютубе полный саундтрек “Стены” Паркера, и, черт подери, этот чувак знал каждое слово с альбома, каждый звук, и было довольно забавно слышать то, как он подпевает сначала Гелдофу, потом Гилмору, потом Уотерсу, а потом сначала… по кругу.
На “One Of My Turns” я сломалась.
— Oh my God! What a fabulous room! Are all these your guitars? - Прогнусавила я с пародией на калифорнийский акцент.
Мужик заржал, и позыркав глазами вокруг, обводя взглядом все свои три гитары на стене, загоготал и ответил:
— I bet they are, maan!
На “What Shall We Do Now?” он кивнул на зарождающуюся на моем запястье татуировку и произнес:
— Именно это вы и делаете с нами, значит, паренек встречает сексуальную самочку, та завлекает его, а потом раз! и сжирает. Вот так и бывает в жизни, maaan.
Я кивнула ему со знанием дела.
Черт его знает, за кого он меня принял, но я не спешила разочаровывать его.
— А у тебя много татуировок?
— Ну у меня есть огромный рукав в виде дракона, он начинается у меня на левой руке, потом идет на спину, его когти очерчивают мне ребра, потом он покрывает всю мою задницу, живот, пах и тянется к правой ноге. Правда, эта часть еще не закончена.
— А когда ты начал ее колоть?
— Эм… мне было лет восемнадцать, кажется.
Когда его сынуля, лет двадцати прошел мимо, вычищая одну из игл, он похлопал меня по плечу и оборонил: “Тяжело, когда твой папаша круче тебя”.
Я вновь со знанием дела кивнула.
Наколол он мне татуировку довольно быстро, мы успели только зацепиться языками, дошли до “Comfortably Numb”, как он сделал последние штрихи и нацепил мне поврежденный участок марлю.
— Черт подери, охуенно, что ты зашла, я как в прошлое вернулся, Скарф, обожаю его, man…
Я продолжила диалог ровно до момента, как он назвал меня “honey”, эта перемена меня явно спугнула, и пришлось выметаться на улицу, возвращаясь к реальности в лице разбитого телефона, порванной штанины и кровоточащей коленке.
Ночь я провела у аргентинца по имени Дано. Дано живет на юге Лондона, в комнате полной фотографий Джеффа Бакли и Боба Дилана, подтяжек, шляп, проектора, DVD фильмов и прочих атрибутов заскорузлого хипстера с тягой по прошедшим временам.
— Так чем ты там, говоришь, собралась заниматься?
— Кино, я поступила в NYU.
— И сколько ты им платишь?
Я пробормотала цену.
— Ха, за такое бабло они наверное всех берут, не обижайся конечно, но это правда.
Конечно же я тут же вскипела и начала спорить, но Дано оказался крепким орешком. Он к сожалению входит в тип мужчин, именно мужчин, а не людей, которые считают, что каждый их чих произошел по определенной, разумной причине, которую все вокруг должны понять и принять, и следовательно, каждое их слово правильно и рационально.
Но посудив, что мне еще у него спать, я решила не доводить дело до ругачки и просто заткнулась, пока он покупал нам поп-корн и луковицы.
— А что тебе больше всего нравится в съемочном процессе?
— Мне нравится работать с актерами, проще говоря, я просто люблю указывать остальным, что они должны сделать.
Он улыбнулся, и мне пришлось его простить. Вот вечно со мной так.
А потом мы еще долго сидели у него в комнате, слушали Дюка Эллингтона на виниловом проигрывателя и ели буррито. Честно говоря, Дано приготовил самое вкусное буррито, что я когда-либо пробовала, и за это мне пришлось накинуть ему еще пару очков.
Совсем поздно ночью он признался мне, что считает Кристофера Ноланом гением, и что ходил на “Интерстеллар” дважды. Это несколько не состыковалось с его любовью к Бергману, Триеру и прочим великим мира сего, но кто я такая, чтобы судить.
Потом он еще долго трепался за жизнь, пока я сидела на его постели и долго раздумывала над тем, что хосты с Couchserfing больше всего любят рассказывать другим о себе, и слушать им не особо интересно. Наверное именно это качество делает эту систему настолько привлекательной для меня, да и для вообще всех, так сказать, flanneur. Когда я совсем заскучала, он неожиданно включил мне “Русский ковчег” Сакурова, который является самым ебанутым фильмом, что я видела в этой жизни, отвечаю, и вообще тееперь у меня появились определенные сомнения во вменяемости Сакурова, по крайней мере чувство юмора и реальности у человека кажется отсутствуют под чистую. Дано тоже подкачал и сделал вторую ошибку после признания в любви к Нолану, а именно он насыпал мне в чашку карамельного поп-корна, что с моей точки зрения является главным пищевым извращением.
Ночью, пока он засыпал под Джонни Митчелл, я лежала на надувном матрасе и глядела на его стены, и отмечала то, как тени красиво очерчивают изгибы плеч Дилана в кромешной темноте.
Побаливала намазанная кремом татуировка, и дуло в окно.
Утром я ушла пока Дано еще спал, оставив ему записку на столе.
Сейчас же я погибаю от недосыпа, мечтаю уже перебраться в свою кроватку, одобрительно поглядываю то на починенный телефон, то на покрасневший рисунок тату.
Глаза. Слипаются.
Но главное — всегда следите за подошвами ваших туфель и носите с собой электрическую лампочку!