— Мне снилось, что меня убили. Что меня пытали и убили.
— Но это же был только сон.
— Мне снилось, что мне разбили голову об раковину.
— Может ты и в медиумов веришь? Глупости это все.
— И разбили пальцы молотком.
— Но это сон, как ты не понимаешь?!
— И меня насиловали. Это были римские солдаты, их было двенадцать и они изнасиловали меня. А женщины стояли в стороне, показывали пальцем и смеялись. Они смеялись надо мной.
— Но это был не по-настоящему! Это чертов сон!
У него железные набойки на туфлях. На дорогих кожаных туфлях, и все о чем я могу думать это набойки, железные набойки, дыра в моем животе, «I need a steam shovel mama to keep away the dead», венок из цикуты, венок из цикуты, жемчуга и повилики, черепичные крыши провинциальной Англии и пустошь будущности впереди, она зияет, щерится и это красиво.
Индеец взрослеет, ровно, как и я. Она порабощает архитектурные перспективы, и мы вербально фехтуем с ней, она со шпагой буддизма, а я с той что источает желчь и говорит о Холокосте, и у нас вечная ничья. Наши разговоры порой стоит записывать и пересылать Вуди Аллену, переплетенные черной ленточкой и букетом сухих кленовых листьев; наши разговоры проходят примерно так:

Владимир. Что с тобой?
Эстрагон. Я несчастен.
Владимир. Да ну! С каких пор?
Эстрагон. Я забыл.

Мне, как можно догадаться, всегда был близок Гого.
Не помогает даже Дилан, значит дело — труба.
Барсук поделилась со мной своим хобби — она собирает купюры, у которых сумма чисел на серийном номере делится на три и она около десяти минут отсчитывала от своего вороха денег мне сдачу, пока ее бульдог жевал мою штанину, а я пыталась понять от какого же времяпрепровождения у нее на коже есть эта мелкая сеточка из темных синяков.
Вчера было третье апреля — мне стоит запомнить этот день, но моя память закрыла свои ворота перед ней с окончанием этого дня, а значит у меня есть только чистый лист перед глазами и ни одного человека, с которым я бы действительно хотела бы об этом всем поговорить.
Если бы я прямо сейчас писала свою светлую и полную летающего льда автобиографию под названием «Я и моя правая рука», то завершила бы первую часть вчерашним днем. Потому что по-настоящему ее лейтмотивом были слова: «Тихо и красиво, как и мои воспоминания о революции», потому что прямо сейчас все уже не так, не плохо, не хорошо, а лишь по-другому.
И я даже не вспомню ни одной песни, которая бы описала сейчас, только этот венок из цикуты, жемчуга и повилики у меня на голове и возможно что-то еще, что-то, что я успела забыть.

Всех с Пейсахом.