2016-ый наверное был одним из самых болезненных, кровоточащих и важных годов в моей жизни. Слишком уж многое поменялось. Я вышла из первых и пока единственных романтических отношений в моей жизни. Теперь, оглядываясь назад, я могу сказать, что эта связь была одной из самых замечательных и теплых в моей жизни, и несмотря на то, что никакого совместного будущего у меня с этим человеком быть не могло, все же… все же я рада, что это произошло с нами обеими. Весь этот год каждую неделю я ходила на психотерапию. Мой терапевт, Иерофант, как я называю его здесь в дневнике, оказался одним из самых поразительных, непонятных, тревожных людей, с которыми я когда-либо сталкивалась. Я предсказуемо полюбила его — очень здорово и по-человечески. Иногда, когда я проезжаю по Бруклинскому мосту, и смотрю на черную Ист-Ривер, заливающую горизонт, мне хочется позвонить ему и сказать, «Я бы хотела, чтобы ты был здесь. Здесь так красиво». Я начала писать то, что я называю своей третьей книгой. Мы пишем ее вместе с Иерофантом — она больно бьет меня в зубы, а из горла вместе с желчью и кровью выходят редкие удачные слова.
Я нашла себе замечательного друга — (М)орган, а вернее Гу Фан Вэй, моя lizard on the window pane, фарфоровая и взрывоопасная прямиком из Нанкина, и возможно, где-то через год ее богатый папаша даст нам семьдесят тысяч к к фильму, который я сниму по ее сценарию.
Я начала спать с людьми. С женщинами. С мужчинами. Со всеми подряд, на самом деле. Меня уже не тошнит, когда я целуюсь в губы, и я более-менее могу выключить свою голову непосредственно во время эротической сцены, вместо того, чтобы по Славою Жижеку отстраненно размышлять о том насколько бессмысленны эти действия взад-вперед.
У меня появился friend with benefits, социопатический, интеллектуальный, лишенный эмпатии, Любитель Набокова, дружбу с которым я остро переживала все лето, а осенью я все-таки приняла решение оборвать эту никуда не идущую муторную связь.
Я познакомилась и рассталась, но не позабывала огромное количество людей — Шеймуса, в которого я едва не влюбилась, психотический и сексуально расторможенный в своих кожаных пальто и куртках со шпагами и метальными ножами, теперь он в Калифорнии на военной службе; Джонатан, научивший меня заниматься любовью, а не сексом, с голосом Диаманды Галас в квартире и золотистыми волосами, пахнущими крепким кофе; Дэдди-гай и его коллекцией фотографий Хироши дома, миллиардами за пазухой — о, дорогой, ну, пожалуйста, подкинь мне немножко денежек на съемки нового фильма; Пол, мой маленький эксперимент а-ля американская мечта, который с треском провалился, стоило времени и быту вмешаться в наши поэтические изыскания; Джош Эдвард, который довольно скоро станет известным музыкантом и будет писать мне саундтрэки; французский мальчик Бонапарт, который не замечал, как я плакала в его постели; Макс МакГиннесс, с которым одной ночью мы поочередно были то Джойсом, то Норой, а под утра разбежались в разные стороны, как ошпаренные бездомные кошки; Конрадин — швейцарский художник, подаривший мне столько пугающих фотографий и назвавший меня «eine traumatisierte Frau».
Сонечка. Так странно быть с ней в одном городе, так странно видеть ее каждую неделю и не спешить при встрече наверстать месяцы изоляции. Никуда не спешить. Строить планы по совместному съему квартиры.
Я сняла свой первый короткометражный фильм. Я знаю, что для «первого короткометражного фильма», когда тебе двадцать — он замечательный. Для фильма в целом — не очень. Этот момент — я запомню тебя навсегда — за день до начала съемок я стою на съемочной площадке вместе с моим оператором, мы обсуждаем шот-лист, мой взгляд падает на отражение в зеркале — человек по ту сторону стекла — я — уверенная в том, что я делаю — на своем месте — здесь и сейчас. Тогда я до конца убедилась, что все эти годы подготовки себя к моему первому фильму не были ошибкой.
Я узнала, что у меня есть поведенческое расстройство. Иерофант написал про меня статью страниц на десять в московский психологический вестник, оттуда я и узнала, что у меня пограничное расстройство личности. Редакция запретила Иерофанту использовать в статье слово «вагина», на что он предложил заменить «вагину», на «пизду», но легче никому не стало. Теперь я учусь жить с болезнью Энакина Скайвокера, Брэндона Салливана и Брюса Робертсона. Вот и компания у нас собралась.
Я болела гриппом на сьемках в холодных лесах Нью Джерси; переживала мононуклеозные галлюцинации в Тель-Авиве на матрасе Сонечка, пока она зарабатывала деньги стриптизом; пила ром вместе с перп дранком с непонятным челом из Техаса на полуночной автобусной остановке в Вирджинии; теряла вместе с М. спортивный кабриолет ее отца в Атланте; наамфетаминенная вместе с М. мчалась сквозь Северную Каролину, Алабаму, Миссисипи навстречу болотистой и наводненной москитами Луизиане.
Я учусь в замечательном университете и живу в замечательном городе, городе, который я бы ни на что не променяла. Я живу на квартире. В своей личной комнате. Я пью зеленый чай «Аризона» и хожу в бар на просмотр «С широко закрытыми глазами», мы с М. пьем шампанское и принимаем вещества (а вот с ними мне надо быть полегче, конечно). Все замечательно. Я стараюсь не сдавать ни смерти, ни всем ее друзьям. Я пытаюсь задружиться с Сатаной. Шрам болит чуть меньше.

А еще мне дали ирландскую визу и третьего января я уже буду в Дублине.

Люди года: Иерофант (как и в прошлом году впрочем) и М.. Никогда раньше я не понимала так быстро, что могу стать кому-то другом, как случилось с М. — помню, как будто это произошло вчера, как мы шли вниз по Бэдфорд Авеню после просмотра годдаровской «Аве Мария», и М. рассказывала про вечеринку, где хозяин дома заставлял всех по очереди читать «Поминки по Финнегану» Джойса и запивать эту словесную сумятицу шотами. А уже недели через три, не позже, я после длинного марихуанного вечера с М. бежала в ночи к общежитию, еле успевая на терапевтическую сессию, а потом сказала Иерофанту, «Кажется, у меня появился друг».
Событие года: Я поставила свою первую короткометражку «Sleepy», а также познакомилась с еврейским мафиози, для фильма которого я сейчас пишу сценарий.
Писатель года: Кристофер Хитченс (особенно с его изысками о религии).
Группа/исполнитель года: Я весь год слушала классическую музыку, поэтому, композиторы Жан Сибелиус и Оливье Мессиан.
Высокобюджетный фильм года: «Дэдпул», прости господи.
Малобюджетный фильм года: Однозначно «Ночные Животные» Тома Форда.
Фандом года: Как автор, я совсем отошла от понятия фандома, а как зритель и редкий читатель, то в первой половине года, наверное «Звездные войны: пробуждение силы», хотя на самом деле я просто с неистовой силой возжелала Донала Глисона, и попустило меня лишь после того, как я нашла его копию в реальной жизни (псевдо-Донал-Глисон оказался предком Арнольда Шенберга, а когда краснел становился похожим на лобстера). В конце года мы с Сонечкой посмотрели «Фантастических тварей», ну, а дальше, вы поняли…
Лучший опыт года: Съемки моей короткометражки и наш амфетаминный роуд-трип вместе с М. из Атланты в Новый Орлеан.
Худщий опыт года: Все мои бесконечные срывы. Растяжение лодыжки. Мононуклеоз. Эксцесс в начале апреля, про который и рассказать то мало кому можно.
Достижение года: Я — режиссер. Я — женщина. Я — это я, кем бы этот человек не был.
Пожелания на следующий год: Keep it up, kid.

Я вспоминаю, как я покидала Нью-Йоркскую Филармонию после очередной открытой репетиции в четверг утром. Было прохладно. Середина ноября. На мне короткое бежевое пальто. Фонтан у Линкольн Центра еще работает, а вот на ухоженную лужайку музыкальной академии Джулиард уже ступать нельзя. Я все еще плачу после Вагнера, от лучей солнца тротуар кажется белым. Редкие прохожие закрывает глаза и позволяют солнцу-небу-облакам прикасаться к их коже. Мы все — осторожные любовники природы.
Я гляжу в воду на краткое мгновение успокоившегося фонтана. Прошлой ночью я закончила сценарий своей следующей короткометражки, и теперь я думаю о Иерофанте, и о том, как он невероятно мне помог — мне-писателю, мне-человеку — я думаю о тех словах, что мне хотелось бы сказать ему. О словах смерти, о словах любви. В воде лежат палые листья, монеты и солнце. Я вспоминаю свою прошлогоднюю влюбленность и то, как он с прононсом говорил «Элиза-бэт» — теперь все жито, и он дома, в Париже в своей консерватории со своими учениками, а я здесь, я в сладком «здесь». Я вспоминаю о своей болезни, впивающейся мне в рассудок и расщепляющей его на десятки этих «Элиза-бэт».
Я думаю о том, что я рассказала бы об этом Иерофанту. О том, что нет никаких мы. Нет никаких других «я», множественных «я», «я» с тысячью личин и лиц. Есть только я, одна. И есть ты, тоже лишь один. И это уже бесконечно много. И это все, что только есть.