Ее имя переводится с санскрита, как «вездесущая». У нее темные блестящие глаза и драные колготки в сеточку, а у меня, как выясняется, легкая фиксация на индианках.
Мы договорились о встрече еще в октябре, в ту ночь, когда я смотрела иранских арт-хаусный хоррор с позабытым названием, а потом вывалилась на улицу и тут же вывихнула лодыжку.
Полгода спустя мы наконец-то встречаемся — ее зовут Вишва и в ее сумке две бутылки шерри, которые она собственноручно высасывает за ночь. Вишва совсем не «моя девочка» — ее проживание на этом свете состоит в попойках с ее подругами, которых она называет «энджел» и «бэйби», а когда она не выбалтывает очередную искрометную историю про свои похождения по ночному Бруклину и не говорит «я уродлива, как крыса!», она плачет, и от слез ее блестящие глаза мутнеют, точно настигнутая прибрежной волной галька.
Стоит мне посидеть с Вишвой час, как я понимаю, что нет ни шанса, что мой целибат не будет нарушен этой ночью. Все так просто — нужно быть лишь чуть снисходительной, и слегка бессердечной. Когда Вишва заставляет меня открыть инстаграм Ланы Дель Рэй (Та восклицает, «Она ведьма! Все знают, что она ведьма!», а я проглатываю смешок), Вишва выхватывает телефон из моих рук, обвиняя меня в том, что я не «разглядываю» фотографии, а беспонтово «скроллю».
Вишва заявляет, что уязвлена до глубины души.
— Ты такая сладкая, — насмешничаю я.
— Ой все, ты больше не существуешь для меня.
— Такая ужасно сладкая, — я цепко хватаю ее загривок, — у меня от тебя сраный диабет.
Вишва смеется и талдычит что-то в стиле «ты такая, такая, такая...» Я уже не помню какая. Видимо, то что надо, раз уже полночь, а она не собирается уходить.
Минуты идут, я с тоской вспоминаю о скаченном фильме Апичатпонга Вирасетакула, который я скачала «для нас», но последнее, что интересует Вишву это тайский арт-хаус или же мой интерес к оному. Мне больше не о чем с ней говорить. Значит, осталось ее трахнуть. Я холодно ловлю себя на мысли, что не это ли проскальзывало в головах всей той батареи мужчин, которая побывала со мной на этой самой кровати. Возможно, я вызываю у себя отвращение, самую чуточку (неприкрытая жестокость, внутренняя и не очень мизогиния, бессердечная ирония — я вбираю все это), но ей, ни какому другому чувству не пробраться через массив моего космического отчуждения от самой себя.
пенетрировать текст дальше— Как, как ты рассталась со своей бывшей девушкой? — С неверием переспрашивает меня Вишва, после того, как я заканчиваю эту неприглядную историю.
— Ты все правильно расслышала.
— Уйди от меня, все, теперь это точно конец. Ты — бессердечная шлюха, — подытоживает Вишва и пытается стряхнуть мою голову со своих коленей.
— Я не шлюха. Я просто жестока порой. А еще — опасна, — спокойно предупреждаем мы (шесть человечком внутри плюс одна я).
— И ты не собираешься оправдываться?
— Я — бессердечная шлюха, но ты все равно лежишь в моей постели.
Вишва замирает и изумленно смотрит мне в глаза. Я знаю — что бы она не сказала, как бы не обозвала, как сильно бы не толкнула, я выиграла, это полный шах и мат, ведь игра женщина-с-женщиной для меня всегда заказана заранее.
— Может я и лежу в твоей постели, но ты ведь не трахаешь меня.
Я улыбаюсь, и Черный человек выпрыскивает яда и веселящего газа мне прямо в зрачки.
— А кто сказал, что я хочу тебя трахать?
Вишва взвизгивает и отползает на другой коней кровати. Открещивается от знакомства со мной. Я знаю, что она скажет или сделает наперед, ведь я так часто оказываюсь на ее месте.
Пару синглов Ланы Дель Рэй спустя мы целуемся, и я даже вовлечена: Вишва говорит, «Целуй мне щеки. А теперь лоб», и мне нравится слепо следовать ее словам. А потом она внезапно отвлекается на переключение песни, и я соскальзываю со своего хлипкого островка спокойствия, и обижаюсь на то, как Вишва ребячлива. На то, как Вишва неуклюжа. На то, как Вишва не похожа на то, что я хочу, чтобы она была похожа.
Ритуал с поцелуями, подростковыми прикосновениям и внезапной остановкой повторяется еще пару раз, пока наконец она не стаскивает с меня всю одежду.
Я проникаю пальцами ей под колготки, представляя, как мне бы хотелось зарыться лицом в ее лобковые волосы и ни о чем не переживать, но Вишва шлепает меня по ладони.
— У меня месячные.
Мысленно я обрушиваю на нее все знакомые мне матюки.
По прежнему играет Лана Дэль Рэй, и мне хочется, чтобы она заткнулась, иначе у меня действительно может начаться диабет.
Вся игра и впрямь заказана заранее — пальцы Вишвы неотличимы от ножниц, острые и жесткие. Я даю нам обеим шанс на четверть часа (за это время Лана наконец-то затыкается, но от тишины все вокруг отчего-то тяжелеет), а по истечению срока, я говорю «Все, хватит, извини» и делаю это ненавистное всем на Земле холодное движение плечом, сигнализируя, что все окей, хотя это отъявленная ложь, и мы знаем об этом.
В замешательстве Вишва тянет на языке, «извини», а я морщусь, мне хочется поскорее все это забыть, и хочется, чтобы она это поскорее позабыла тоже.
Она не может уснуть, и выясняется, что она пришла ко мне на спидах. Мне требуется пара часов, чтобы уснуть, и за это время мне приходится одернуть ее, когда она слишком громко говорит со своей подругой по телефону и слова вереницей протекают сквозь картонные стены; а потом Вишва припорашивает сигаретным пеплом всю мою квартиру; а потом она случайно забредает в комнату моей соседке; а потом она блюет мне на покрывало. Я стараюсь быть терпеливой и очень взрослой, а когда невроз перетекает в мои движения, Вишва просит меня «расслабиться», что идет вразрез с ее бесконечными «простипростипрости» и «Ты меня теперь точно ненавидишь».
Она валится на перестеленную мною кровать и включает какую-то слезливую песню, и вдруг сама начинает плакать. Она не издает ни звука, слезы просто катятся по ее щекам, затекают в уши и каплю на подбородок. Я привстаю на локте и смотрю ей прямо в глаза. Мне кажется, что это единственное достойное, что я когда-либо сделала или бы смогла для нее сделать — сознательно стать свидетелем ее печали. Не отвернуться. И никогда, никогда, никогда не стать одним из тех людей, которые притворялись спящими, пока я вот так вот лежала и плакала. Должно быть только тот момент мы с ней и разделили.
Она жмурится и обращается ко мне:
— Ты выглядишь очень грустной.
Я удивляюсь. Мне то казалось, что все должно быть наоборот.
Утром Вишна выпрашивает у меня амфетаминную таблетку, вновь скороговоркой повторяет извинения, а я думаю о том, что ей нужна мать, а не девушка.
Я сухо прощаюсь с ней, а она оставляет след алой помады на моей щеке. Я тру его салфеткой, пока кожа не начинает шелушиться.
Вечером того же дня я отправлю Вишве портреты, которые я успела заснять прошлой ночью. Она выглядит царственно, а в ее глазах танцуют подвижные, ослепительные блики. Я знаю — эти фотографии это последнее, что я отправлю Вишве.
Через час я получаю от нее ответ:
«Ну и выгляжу я, как крыса!»
И никакого остатка, кроме пустоты.