Есть знаменитая цитата Курта Вонегута знаменитая цитата, что каждый герой должен чего-то хотеть — даже если это просто стакан воды, и на английском она звучит так every character should want something, even if it is only a glass of water, и прочтя сиё утверждение на английском я перевела его не в том ключе, что каждый герой должен хотеть хотя бы стакан воды, а так что каждый герой должен что-то хотеть, даже стакан воды должен чего-то желать. По-моему интересная интерпретация. Можно завернуть свою литературную догму или новое течение придумать aka относится к каждой вещи как к живой, с ее стремлениями и желаниями. Цепляет, правда?

***

Где-то видела опечатку, что Биг Бен это не Big Ben, a Big Bang. Большой взрыв, а не кликуха того самого знаменитого архитектора Бенджамина Холла. Опять же, забавная интерпретация - можно завернуть нечто на этой почве.

***

Из реала: от  Келль заразилась этим шизанутым Донством, сегодня в очереди за штруделем в пекарне вместе  o is for Ophelia, трепалась сначала про чёрные дыры, и как бы прекрасно умереть именно в этой мистическом, тёмном таинстве - расщепиться или же по чьей-то теории попасть в параллельный мир. Потом разговор зашёл, что нам обязательно нужно снять короткий метр и отправить его в Канны, Кинотавр и Берлинале, а после, когда я поняла, что в этом кафе крутят песни из французского мюзикла "Все песни о любви" начала подпевать и пританцовывать. Даже пыталась склонить мою Бальку с вальсу, но та... не грела энтузиазмом, to put it mildly.

***

Перекрасила волосы в более тёмный оттенок. Более Уайльдообразно, я бы сказала так.
Skin as white as ivory, lips so red as if they are bleeding and wavy hair darker than my soul. That's better.

Меня неожиданно начал вдохновлять Броуди. Мой ломкий еврейский мальчик.

Краткая вспышка счастья зарождается в коленях. Она нагревается там будто под кипятильником а потом пламенем проезжается выше и вот волосы пылают. В последнюю секунду ты чувствуешь приятное давление на груди и животе, а потом тебя отпускает и вес тела приближается к отметке ноль.
Мне на письмо ответил Джефф, и я прекратила мучиться вопросом - на тот ли адрес я отправила письмо.

Гайз, я написала заебатый рассказ.
И у меня нет цивилизованных слов, чтобы описать "как-я-крута".
На самом деле рассказ - дерьмо. Слюнявые отходы. Жалкие, грязненькие абзацы. Я бездарщина.
Но все же, на английском это моя первая большая работа, и - и - слова кончались.
А еще я нашла для себя идеальную формулу вдохновения - довести себя до нервного истощения, молчаливые истерики и землетрясения в размере одного кубического сантиметра, чефир, холод, полночь. И чтобы руки тряслись.
И у меня нет мнения, я кажусь себе и гением от литературы и словесным нищебродом.
Я Жан-Батист Гренуй.
Я Оскар Уайльд.
Я главный каннибал и насильник своих фантазий.
Я везде и хочу назад, все знают куда.

Сейчас будет очень слезливая запись.
Да, я про учителей писать буду, точно-точно.
Так как курс у меня состоял из 6,5 часов, первые два обычных урока английского вел один учитель, третий час вёл другой, preparation for UK schools, что было факультативом на 2 часа вели два учителя по часу каждый, и подготовка к Trinity экзамену (что был по желанию) велась рандомным набором преподавателей. А теперь, покончим с этой математикой и перейдем с лирике.
Энтони, что из Ливерпуля вёл группу upper-advanced две недели, ему было под шестьдесят, а еще он жил в каждом уголке мира, знал уелых ворох языков, любил старых рок-исполнителей – мизантроп, философ, Баль, ему было абсолютно безразлично будем ли слушаться правил колледжа, будем ли носить шляпки из банановой кожуры, будем ли писать его имя в окружении сердечек на своих веках и таинственно хлопать ресницами. Помню, как-то он дал нам задание написать свои правила, а когда я в конце спросила какие бы правила он сам установил, его ответ был гениальным:
- Будьте разумными.
Потому что эта формулировка включает в себя все глупые, наивные и непотребные вещи на которые мы были горазды.
Энтони просил нас ставить нашу национальную музыку, и ему даже понравилась Земфира. Энтони был замкнутым, интровертивным и по-моему в глубине души его не волновал ни один из учеников. Он никогда не ругал, никогда не говорил комплиментов, но в один из дней, когда мне дали Лучшего Ученика Недели я узнала, что это он меня порекомендовал. Сложно что-то добавить. Представьте его: хрустящие светлые рубашки, несколько черепашечье лицо, пигментное пятно шее, чуть сутулая походка. Я помню, когда он повел нас на экскурсию в Бат, и я пыталась его разговорить, а он просто молча довел меня до музея Джейн Эйр, сказав, что мне будет интересно. Без слов, кратко. А потом он уехал не попрощавшись, не сказав ни слова. Просто уехал… А я, ведь, знаете, не могу так – мне надо закрыть все двери, проверить отключено ли электричество, я всегда должна прощаться, иначе будто бумагу разорвали с этими помятыми краями – не красиво же. Но Энтони был very academic. Он давал столько знаний, и это уже был наш выбор впитывать ли их в себя или нет.
Мне он очень нравился.
Третий час английского всегда вёл Дэвид – канадец ирландского происхождения. Стратиевской он бы понравился, такой шаблонный Гамлет, да еще и с ирландскими корнями, что добавляет экспрессивности. Говорил он всегда театрально, то с придыханием, то с хрипотцой, то нарочито высоким голосом. Помню, я познакомилась с ним почему-то не на обычных занятиях а на Prep UK, тогда он должен был вести урок английской литературы, он взял Уильяма Блейка, ну понятно, что раз Блейк, то солировала на занятии я, рассказывала кусочки его биографии, а сам Дэвид сидел и подстебывал других учеников, мы с ним быстро спелись. А после, когда я подошла и попросила: «можете дать домашнюю работу», а он искренне удивившись, да л мне написать сочинение о «влиянии творчества Рембо и Блейка на лирику Джима Мориссона», и да, он был фанатом The Doors, и вечно появлялся в майках «I Love Jim Morisson», «The Beatles Forever», «Doctor Who Rules», по территории лагеря он вечно разъезжал на велосипеде, а еще у него не было сотового телефона, что ввергло меня в шок.
- Но почему у вас нет телефона?
- У меня есть сотовый в Праге, - он живет там летом с 10-летней дочерью.
- А здесь?
- А зачем он мне?
- А если что-то случится…
- Лиза, ничего не случится. Ты даже не представляешь как легко жить без этой трещалки. С кем нужно я переписываюсь в Facebook’e.
- Ага.
Я была покорена.
А еще у него своя рок-группа, и они пишут действительно здоровскую музыку, он солист, послушайте Aliens of London на MySpace. Помню, я вечно опаздывала на ланч, так как после уроков мы часто болтали в его кабинете, по вечерам он всегда ездил в Гластенбери к своим друзьям, он говорил, что Гластенбери это отдельная планета, говорил, что мне бы там понравилось, ведь, там куча пабов и музыка ото всюду.
Только после я узнала, что раньше он боялся концертов и испытывал страх перед публикой. Дэвид давно развелся с женой, но он до безумия любит свою дочь. Он очень талантлив. И в своих майках, спортивных куртках и шапке с рисуночками выглядит… удивительно. И совсем не на свои сорок. Мы часто переписываемся с ним на Facebook’е, и я, правда, верю, что мы еще встретимся.
А давайте теперь, я расскажу вам про Габена – Майка, что в Кракове имеет жену и новорожденного сыночка, и по его словам, он несколько опешил от такого шума-гама в доме и уехал летом преподавать. Знаете, Майк – самый спокойный человек, которого я видела, при нашем знакомстве он пожал мне руку и буквально лучи гармонии и приятности расплылись от моих пальцев к ключицам. Сам он из Эдинбурга, но менталитет у него абсолютно не шотландский да и выглядит он – высокий, в очках, со спокойными чертами лица, всегда причесанными каштановыми волосами, в свои излюбленных тёмных рубашках, и так чтобы три первые пуговки не застегнуты. Чрезвычайно учтивый, всегда справляется о здоровье и настроении, открывает двери. Помню, как однажды я полезла с расспросами.
- А вы когда-нибудь нервничаете? Злитесь? Кричите?
- А вы скучаете по Шотландии?
- Вы представляете себя со стороны, такого корректного джентльмена, постигнувшего дзен? – Этот вопрос я конечно же не задала, но честно – Майк – Габен всей моей жизни, если бы я была его женой, то убила бы на месте, но со стороны Майк был неописуемым. Он говорил с такими комфортным что ли, удобными… интонациями, он был так терпелив, так неспешен, так уважителен. Вёл Майк у меня Trinity preparation, вернее он вёл вместе с табором остальных учителей, которые работали с каждым индивидуально. Так вот однажды я познакомилась с Шиан и Эндрю. Шиан сама из Уэльса, Напка, а Эндрю ирландец, рожденный в Англии, Гамлет, сам живет в Варшаве с подружкой, и черт подери, я ее понимаю. Такой худосочный, крепкий мужчина за тридцать с жесткими черными волосами, яркими, тёмными глазами, с вечными шуточками и подколками, неумной эксцентричностью, с рубашками застегнутыми на все пуговицы, прямо как у пастора, та что всегда страсть было интересно посмотреть на его ключицы, вены на сгибе локтя – вечно, вечно закрытые тканью. Сегодня только вспомнила как мы дуэтом пели с ним Irish Blood English Heart bt Morrissey прямо в библиотеки, а другие учителя со смутными улыбками крутили пальцами у виска. Я помню, как он готовил меня к одному из заданий экзамена где он должен был прочитать отрывок текста а я должна была ответить на вопрос или закончить ситуацию. К слову сказать, мою фамилию, ввиду сложности. Вообще никто не произносил, а имя вечно переделывали на новые лады, то Элизабет, то Элизавета, то Элизавита, и помню Эндрю близко наклонился ко мне, вцепился пальцами в мою ладонь и начал:
- Лиз, я не должен был бросать тебя, ты была прекрасна, такая нежная, хрупкая, изящная, но я был немного пьян, а твоя подруга, была такой привлекательной тот вечер. Я надеюсь, ты сможешь простить меня за… - выжидательный взгляд.
Я с выпученными глазами продолжаю смотреть на него с учетом что мы чуть носом не сталкиваемся:
- А.. аа… а это было задание или мы с вами просто разговаривали?
Конечно все закончилось смешками и подколками, но черт подери, Лиз, меня Лиз никто кроме него не называл, а ведь понял же, как на меня такой позыв действует. Провели с ним всего полчаса, но просто впечатался в память.
Возвращаясь к Шиан, с ней мы занимались немного больше, и нашла словесная перепалка, так как по-другому Нап с Гамом говорить просто не могут закончилась обсуждением российской образовательной системы, и эту тему я и взяла на Trinity exam как первую его часть. Шиан была резкой, несколько желчной, она с жаром рассказывала как ее достало, что китайские и российские студенты пользуются одними и теми же словами на экзаменах, выражениями, клише, тогда-то я и поняла, что в Англии в школах ученики не под одной гребенкой, как у нас. Шиан была чем-то похожа на эльфа, приземистая, с любопытным носом и янтарными глазами, изящными ушами, она не была красива, ее черты лица были сухие и строгие, но сарказма в ней было с лихвой, она любила черный юмор и на секунду я подумала, что, Господи, мне бы так в сорок быть такой вездесущей и яркой. И как-то на мою реплику, что порой я конфликтую со своими учителями в России, она мудро заметила.
- Потому что ты их не уважаешь.
И она абсолютно права. Не за что их уважать, на мой взгляд, хотя исключения все же присутствуют.
И можно, я кратенько про Марка, что однажды вёл у нас Prep UK, а конкретно психологию. Марка из Нью-Кастал с этим лёгким северным акцентом, высокий и худощавый как мальва, архитектурный и притягивающий взгляд. Точные, рельефные черты лица, тёмные волосы и всегда уложенная светлая мелированная чёлка, обтягивающие брюки, с поясом, что змеился на сантиметров двадцать вниз, шёлковые рубашки и кардиганы, что он иногда одевал наизнанку. Гамлет, одна штука. Такой милый мальчик, двадцать четыре года, с ними хочется ходить в кино на последний ряд, и класть голову на острое плечо. Из-за старой футбольной травмы Марк всегда снимал обувь в классе и с ногами забирался на стул. Прыгал на месте, чтобы привлечь внимание, ярко жестикулировал своими тонкими пальцами пианиста. В принципе, когда смотришь на таких голову всегда посещают мысли, почему он преподаватель, а я ученица, а?!
Милые, снитесь мне почаще.
Я намеренно избегаю описания таких учителей как Салли, Тресса, Кейт, остальная братия, что вела у меня гораздо чаще этих вышеописанных, просто в душу не запали, совсем, нет.
Заметила: не терплю учителей женщин, скажу сексистскую вещь, но мужчины будут адекватнее, и, не могу заставить себя уважать учителей младше тридцати, того же Марка – как они могут нас чему-то учить, у них нет опыта. Они immature.

Listen or download Beatles Strawberry Fields Forever for free on Prostopleer

Так как в предыдущем посте писали мне, что какой-то горький Лондон у меня случился. Даже знаете, придумалось – «у меня случился Лондон», «у меня случилась Англия», у меня капитальный Лондон за веками, между ребёр, даже в печени Лондон, он какое-то вездесущий… Но перейду-ка я следующему городу, а он есть – Ливерпуль. Тут даже не о самом Ливерпуле пойдет речь, а о мне самой и Ливерпуле вокруг меня.
Ибо, пока я на поезде ехала из Лондона в Ливерпуль, а этот переезд продлился целых шесть часов, из-за того, что в тот день один человек была задавлен на путях и вся дорожная система … cracked. Честно говоря, я человек мнительный по поводу всего, что связано со смертью, поэтому прямо в вагоне меня так начало ощутимо потрясывать, с учетом того, что многие стали шептаться по поводу «умер, а мне-то за что столько пересадок?». Так что сижу я, утопив сознание в наушниках и мечущимся в отчаянии Томе Йорке, а зубы чуть ли не клацают в аккомпанемент колесам, а предо мной сидит одна немецкая девичья компания, а меня грызут мысли в стиле «пошли мне пожалуйста, святой Патрик, ангела-хранителя, чтобы провел меня через коллапс сегодняшнего дня». И, я готова поклясться, что этой девушки на самом деле не существует, она ирреальна, это она была Дилайлой, что предала Самсона, это она является далёким потомком Евы, что искусила своего мужа, это она Саломеей, одурманила Ирода, и вот теперь, в искупленье, она подошла к кашляющей, пребывающей в трансе мне, не у кого ей просить прощенья, всех кого она любила, погубила легкомыслием и испорченностью, и приказал ей Дьявол следовать за кем-то, и выбрала она меня, и это правда, и это написано было в Библии, но затерто было то ли Лукой то ли Ионном, не помню… давно это было…
А в глазах у нее был засахаренный миндаль, а губы были залиты кроваво-рассветным небом, и длинные каштановые волосы, и голос с этим густым немецким акцентом, кажется она спрашивала во сколько мы приедем в Ливерпуль, а я в незнание и очаровании качала головой. А потом она заснула, прямо напротив меня. В руках она держала джинсовый рюкзак, а после она уронила свой корпус и голову прямо на него, так что волосы заструились чуть ли не питонами, такие она были пышные, и мне на ум пришло сравнение с Медузой Горгоной, преображенной дланью ангелов, и я сама так напиталась этой красотой, неприкрытой косметикой или изысканными украшениями, даже дикарки с необитаёмых островов не могут быть такими чистыми, ведь в ее фигуре, в каждой ее черте проглядывало ребячество и терпение и абсолютное отсутствие тьмы, великая пустота – никаких метаний, демонов внутри и ядовитых клыков, все открыто, и в одной улыбке тонких губ: «мне нечего скрывать». Это был редкий момент абсолютной нежности к незнакомому человеку, когда хочется провести рукой по макушке или вдохнуть запах, или сделать что-нибудь абсолютно книжное и двусмысленное, и самое прекрасное, что я видела я ее в последний раз и в мыслях могла спокойно называть её Горгоной, ведь это одно незамутненное, кристальное воспоминание смогло вытнуть меня из этого омута болезни, трясины, где колышутся вместо кувшинок раздумья про смерть.
А потом был Ливерпуль.
Ливерпуль наслала на меня сильнейший бронхит, поэтому долгое время я отлеживалась, хотя в последний день пошла в Каверн-клуб, где продвигались The Beatles и забрела в кинотеатр Odeon, где приобщалась к мейнстриму в виде Человека Паука и Бетмена (про последнего будет отдельный пост, ибо достоин). Но пока болела… не помню уж по какой причине, но взялась за чтение книги «Серебряный Любовник» Танит Ли – перевод был усыпан банальностями, но это не помешала мне выть и выкорежевать себе сердце после прочтения. Вообще, я неровно дышу к книгам про роботов и их социальную адаптацию в обществе, а если уж туда и безответная любовь, то меня накрывает чувствами с головой. Не могу найти логического объяснения почему меня так задевает тема роботов, но… а дело в том, что той же ночью ко мне приходил и во снах и наяву этот самый робот из книги и я вела с ним экзистенциальные беседы о смерти, космосе и существования души.
Мне сложно, что-то добавить про Ливерпуль, ведь для меня это лишь берег реки, с моросящим косым дождем, этот непроходимый акцентов скаузеров, будто рот их полон горячими бобами да юноши, что действительно как джентельмены открывали мне дверь в кинотеатр. Возможно, Ливерпуль это еще и Magical Mystery Tour под окнами отеля и пианино, стоящее на улице, по-альпийскому белоснежное, вылизанное дождевыми язычками, и высокий незнакомец, сам как дождевая струя, перебирающий пальцами по фортепиано с грацией Владека Шпильмана. Удивительно – закрой глаза и увидишь Лондон, заткни уши и услышишь Ливерпуль. Туберкулёзный кашель, ночные завывания, робкий дождь и пронзительное и отчаянное, такое бетховенское, такое – К Элизе, и даже себя я услышу, когда легонько дотронулась до спины пианиста и сказала:
- Wonderful… You are wonderful…
И черт, у меня ощущение, что сейчас должен кто-то запеть под окнами Yesterday. Ведь вечер – значит время уличных музыкантов пришло.

Listen or download Joy Division Shadowplay for free on Prostopleer

Это гимн Лондона тех дней, и да, вы поняли, какой город сегодня повестке дня.
После двухнедельной Франции, где действительно все демонстративно отказываются говорить по-английски, я перебралась на парома в Великобританию, казалось бы, когда отправляешься из Кале в Дувр, пересекая Ла-Манш, ничего принципиально не меняется, но когда уже пребываешь на британскую землю чувствуется полнейшая смена обстановки и атмосферы. К примеру, парижане, многие любят повторять как те грубы к иностранцам – грязные инсинуации, ничего подобного, скажите им Bonjour! И вы завоюете их сердце, а сердце-то у них, красавцев, склонное к измене, так и представляется шёлковым, струящимся, сердце этических экстравертов, склонное к перепадам настроения, искрометным влюблённостям… И сердце англичан – обратная сторона медали, мне представляется такой латунный объект, сияющий чистотой, нечто не замылившееся, нечто от чего веет постоянством и основательностью, сердце молчаливой и надрывное. Если рассуждать о психотипе французов и англичан, то французы мне кажутся Гекслями с Гамлетовским налётов, я понимаю, что это так размыто и запутанно, но в парижанах чувствуются именно эта интуитивно-этическаяя смесь, а англичане… мне казалось, что интегральный тип их народа будет Драйзер, я конечно, слышала и о вариантах Штира, но у англичан с БИ всё в порядке как раз, а вот с ЧИ они часто теряются. Хотя я не исключаю вариант, того что британцы – Максимы, хотя бы потому что большая часть учителей у меня были Гамлеты, да и тем явно нравились этические манипуляции и прочая эксцентричная шелуха. Если. Уж. Быть. Честной. Но всё это лирика, ведь на следующий день я уже оказалась в Лондоне, а этот отрывок из записок путешественника посвящается именно Лондону, вновь, на одну ночь, но – Лондон, вслушайтесь, вслушайтесь в слово! Слышите, нет? А я слышу – звон колоколов в Вестминстерском аббатстве, mind the gap, когда спускаешься в подземку, цоканье белок в Парке Святого Джеймса, lovely и darling от официантов с их удивительным акцентом, Лондон – это полицейские на конях, вечный простывшие клерки, веснушчатые англичанки с зонтами на перевес, Лондон это отдельная планета, не имеющая ничего общего с Англией¸ с остальным миром, и клянусь, даже Марс со слов Рэя Брэдбери не так красив как Лондон. И я все это слышу, когда задумываюсь, когда кто-то обороняет «Лондон», вспоминаю как пошла к Собору Святого Павла и взбежала к Шепчущей Галереи, и я помню себя запыхавшуюся, летящую вверх, в своём изумрудном, потемневшем от влаги плаще, по этим бесконечным ступенькам, вверх-вверх, и в этих стенах, стоило приложить руку ты на мгновенье выпадал из жизни, из времени, и вот ты уже на секунду моложе чем все остальные, потому что на одну секунду ты совершил такое умопомрачительное, внезапное путешествие в прошлое, когда эти стены возводили, но ты не можешь остаться там, потому что тебя ждет…
… потому что тебя ждёт Галерея Тэйт, и Эдвард Мунк, и Дэмиен Хёрст, и Мост Тысячелетия, и даже ни на одну секундочку нет времени подумать, что я была на экспозиция картин Хёрста. Самого Хёрста, который когда-то давно был моим кумиром, и я гордо говорила всем, что черт подери, придет время и я смогу затмить Хёрста. Очень давно, но как же явно всё это всплывает, хотя неважны эти воспоминания, и я кидаю их в воды Темзы, перегибаясь через перила, и смотря на них тонущих – отяжелевших и таких далёких, и вот совсем легкая и невесомая, словно алкоголик, что спился на сидре, а никто и не ждал, а теперь он завтракает на Плутоне и летает на крыльях летучих мышей – вот мои чувства, возьми их все, Лондон, сожги их в печах и выдай мне новые, хрустящие, которыми я буду бахвалиться будто широкополой фетровой шляпкой или антикварной гранатовой брошью. Возьми меня, Лондон – я иду в театр, возьми меня прямо на сцене, и ведь взял же, черт, зацепил крючком за особо нежные сердечные местечки, и сама пьеса Юджина О’Нилла «Долгий День Уходит в Ночь» и Дэвид Суше такой нежданно близкий, и я затаившая дыхание, что кажется слышны капельки пота, что стекают по вискам актеров, и… и… захлебнулась. Но нет, не подумайте, все эти джентльмены во фраках и леди со сверкающими как чёрные дыры клачами во время антракта направились в покупать с пива, и так и прихлебывали будвайзером, пока я погружалась в космические недра своего English Breakfast’а. А в конце на последний аплодисментах, когда все зрители встали, и до боли, цепляющей уплывающее сознание, хлопали и хлопали, в тот миг, я клянусь, что пообещала себе заново попробовать поставить пьесу, да, в мае у меня был абсолютно неудачная попытка, но сейчас, насмотревшись на декорации, синхронность движений актеров, их сноровку, их талант, их диалоги с точность коллекционера бабочек пронизывающую меня, и весь зрительный зал разом – а я ведь тоже могу. Тоже могу писать, ставить, играть, хочу учиться, выламывать изо рта строки, так чтобы они звучали еще более естественно, чем у всех этих талантливейших и ценнейших артистов.
Ну, у вас и амбиции, дамочка.
И уже под полночь, когда я шаталась по Пикадилли Сёркас, а кругом были огни, почти как в Париже, но здесь огонь был не столь на неоновых вывесках, он был скорее на лицах, и у меня где-то заплутавшая искра между ребер и в груди и в коленках, так что необозримо стало горько, что я-то одна, а кругом толпы, парочки, спешащие в бары, ночные клубы, в подземку, а у меня и шеи-то нет, на которой можно было повиснуть, за чью ладонь ухватится начать горячечно и лихорадочно вышептывать «это красиво, ты никогда такого не видел и не чувствовал, это так красиво, придурок, Господи, давай останемся, давай не будем спать до утра, давай подорвем себя у фонтанов, давай умирать от потери воздуха вместе». Не было рядом никого, и я стоящая в эпицентре жизни, как моток пряжи крутящейся у меня на глазах, все менялось, кроме меня, а все хотелось потащить кого-то в какой-нибудь уголок, зажавшись там, а отовсюду и музыка и гомон, а у меня в ушах лишь иллюзорный шум океана и собственного простуженного дыхания.
Вдох. Выдох.
И действительно, на следующий день, зайдя в Waterstone’s, самый большой книжный магазин в Европе, хотя подождите, куда вы так спешите, господа, мне стоит упомянуть как я искала этот книжный, остановив проходившего мимо юношу, как сейчас помню – насмешливые, синие глаза как две ложки океанской воды, чёрные, бархатные вихры, шляпка набекрень как у настоящего денди, и вся такая восторженная я:
- Простите, вы не знаете где Charing Cross Street?
- Что? – В глазах смех а в голове явственно плещется идеальный received pronunciation, - я не знаю такой улицы, возможно вы имеете ввиду Charing Cross Road? Тогда вам вниз по кварталу и наткнетесь.
- Да, Road. Я запомню, - стараюсь улыбаться не так широко, как хочется.
- Может кофе, love?
- В следующий раз, dear, - и, наконец мы оба улыбаемся как того хотим, широко, и я думаю, это всё Лондон, это всё он, только он.
Поразительно, как часто к незнакомцам они употребляют эти прелестные словечки, которые я каким-то чудным образом успела перенять за пару дней, и еще более поразительно то как они относятся к своему городу. Это еще одно различие парижан и лондонцев – знаете почему парижане порой спесивы? Потому что они живут в Париже, и любят его больше всего на свете. А знаете почему лондонцы бывают так высокомерны и требуют абсолютного знания своих улиц? Нет, это не иза всеобъемлющей любви к Лондону, нет, они живут в Лондоне, они, персоны, они и только они, и именно они делают Лодон величайшем местом на земле – парижане любят себя из-за того, что живут в Париже, лондонцы же любят себя и позволяют себе любить Лондон. Тонкая грань.
Возвращаясь к поискам книжного магазина, все же наткнувшись на него, после бесцельный прогулок по мостовым, только войдя в его двери на меня нашел неистовый порыв кашля, а когда я увидела эти лабиринты из четырех этажей и сплошь одни корешки книг, начиная от классиков, таких редких, что в зубах от зависти засвербело, заканчивая стендом «приз за худшее описания секса в художественном произведении, (к слову, там был Воннегут), я поняла, матушки-батюшки куда же я приехала, здесь же в буквах утонуть можно – физически. Хотя потонула я скорее в дожде, когда потом в босоножках шлёпала к Национальной Галереи, в ушах звучал «Улисс» начитываемый приятным баритоном, а в Галереи я скромно примкнула зайцем к одной экскурсионной группки. Ох, какие там гиды, не чета Пушкинскому или Третьяковке! Гиды, что знают происхождение каждого перышка на картинах Ван Дайка, каждого барашка на полотнах Тёрнера, гиды, что говорят на четырех языках, гиды, что шутят и рассказывают притчи подают платочки расчихавшейся Сибил.
А прямо до поезда, ибо остановились то мы с семьей в Ричмонде, что час на поезде от станции Ватерлоо, я поспешила в Парк Святого Джеймса, сидела там, разложившись на своей мшисто-зеленом плаще, грея руки бумажным стаканчиком с чаем и читала про разделение северной и южной Ирландии, рядом, как разведчики, от дерева к дереву, пробегали белки, а единственные мысли, что крутились в голове: «я хочу сидеть здесь и через десять лет тоже» и «господи, какой красивый шрифт и обложка, и…». Постепенно становилось более промозгло, солнце начало заходить, а чай только холодил язык и нёбо, так что я несколько обреченно побрела к tube и вот уже стояла у Ватерлоо, в ушах заливался Боно, и...:
- Чай, пожалуйста, - барная стойка у станции отправки поезда, а за ней улыбчивый парнишка студенческих лет.
- Минутку. Ты из Франции? – Удивительно, меня постоянно, из раза в раз принимали за француженку, так как славянского в моей внешности ноль, так что я с улыбкой отвечаю:
- Нет.
- Тогда, ты из Лондона, - это веселит меня еще больше.
- Нет, я из России, - паренек протягивает мне сдачу и чек, это меня удивляет еще больше, так как в Лондоне меня всегда спрашивали нужен мне чек или нет. А его жилистая рука до сих пор перед моим лицом. Я улыбаюсь, забираю стаканчик и чек.
А через пару шагов, развернув бумажонку, вижу то, что и предполагала – витиеватым, художественным почерком на листке написан номер телефона, что меня горько веселит, такое со мной уже случалось накануне, тоже в Лондоне, и во через пару минут поезди я уеду на неопределенный промежуток времени, оставив здесь и экспозицию Хёрста и… и… белок в парке, и какой-то обломок самой себя потерявшееся то ли на мостовой то ли в подземки.
Сажусь в свой вагон, вот – мое сиденье, вот этот поезд через пару минут увезет, через пару минут, раз минута, два минута, три, и конечно же, я вскакиваю, выбегая, чуть не расплескав чай, сажусь на скамейку, провожая взглядом заходящее, в кои-то веки не плачуще солнце. Вместо него плакать начинаю я, как абсолютный слабак, неженка, и откуда такие приливы сентиментальности, а может это все организм изголодавшийся по теплу, и вот слезы греют его, а я все никак не могу взять себя в руки, ведь я так-так не хочу уезжать.
- Тебе надо идти, - я говорю это сама себе, и сажусь в теплый, как крематорий вагон. На улице начинает накрапывать дождь.

Так, писать сразу обо всём путешествии в одном посте как-то не кошерно, поэтому разобью его на несколько частей. В этот раз расскажу о Франции.
Пожалуй, начну по порядку - первые две недели я провела во Франции – Нанте, Ванне и Довилле, с крохотным заездом в Париж. Так как дождило нещадно о морских заплывах и речи быть не могло, потому сидела я бледнющая аки горный эдельвейс в номере гостиницы и читала «Дерьмо» Уэлша. Звучит прозаично, и казалось бы как можно сочетать такой трэш с маслянисто-болотнымии лесами и по-скрипичному тонкими гарсонами вокруг, но такой контраст помог мне остаться на плаву. В Париж попала по чистой случайности – два часа на поезде ранним субботним утром, а вечером воскресенья я уже возвращалась обратно в свою чахлую Довилльскую гостиницу, с постоянными криками чаек в виде санудтрека. Помнится, первым делом в Париже я отправилась на Пер-Лашез умудрившись запутаться в местро (Московское и Лондонское с ним не сравнить – Парижское чрезвычайно хаотичное и несистематичное). Помнится, купила я два букетика живых гвоздик и всё мучила себя вопросом – как могут прямо за стенами кладбища люди обедать в кафешках, веселиться в пабах, как они вообще могут улыбаться проходя мимо этих стен. Поющих гимны Смерти? Помнится, я не взяла карту, прекрасно зная, что ноги меня сами вынесут к моей могиле. У моей могилы простаивали девушки, навострившие свои флакончики с красной помадой, пожилые мужчины с фотокамерами, какие-то саркастичные полусумасшедшие студенты академии изящных искусств. Помнится, я начала вслух читать отрывок из Баллады Редингсткой Тюрьмы и всё пыталась понять как же умудрилась я не рухнуть сразу на брусчатку, ведь пока шла на спине будто тащила сам гроб или крест, или весь груз души разом ощутила – физически. А повсюду на защитном стекле были строчки – «Оскар Уайльд – ты изменил мою жизнь», «Оскар, Оскар, Оскар…». Мне было горько и смешно, и хотелось курить и шутить и задать все свои вопросы. Кажется, я гипнотизировала монумент с час, сменялись посетители. Но суть всё та же. Это мой путь, и я пройду его весь. А после я пошла к Джиму Моррисону, потому что куда же идти после посещения своей могилы, разве только к таким же отверженным. У склепа Моррисона был такой же аншлаг как и на его концертах – три юных бирмингемца начали петь Riders on the Storm, а некая дама начала вслух читать стихи Рембо и Блейка. В такие моменты всегда начинаешь думать, а умерли ли эти люди, да нет, не может быть, они живее меня, всех остальных парижан вместим взятых, они точно не могли умереть в далёком 1971 от передоза ЛСД. Это же такая чушь, верно?
Но всё таки они умерли, и даже если я спою Light My Fire тысячу раз это не изменит порядка вещей. Но когда стоишь в такой компании, а вокруг тебя столько живого – и люди, и лютики и ты сама – невольно начинаешь верить.
И конечно же, я вечером напилась. Сидела на Елисейских Полях и накачивалась итальянским красненьким винцом. Как я добралась до метро… - мне сложно вспомнить, но по-моему эффекта от алкоголя опять было никакого и даже целая бутылка меня не скосила. А после я вышла на Пигаль! Описываю Пигаль: секс-шоп, секс-шоп, стрип-бар, секс-шоп, Макдоналдс, где кто-то отчаянно занимался любовью в туалете, секс-шоп, Мулен Руж, секс-шоп, секс-шоп, Монмартр! Неожиданно, правда? Так как мой отель был неподалёку от Монмартра я решила устроить себе рандеву на Пигаль: к сожалению, плетей и наручников я в секс-шопе не нашла, но зато дальнейший поход на Монмартр набирал все более интересные обороты: посмотрите с Сакре-Кёр на ночной, мерцающий под звёздами и огнями Париж – и – умирайте. Или живите в поисках еще большей красоты. Потому что… потому что, когда на Монмартре начинаются эти пятнистые – пунцово-чернильные танцы и все начинают петь Пиаф или Меркьюри, а вокруг околачиваются бедные нью-скулльные Ван Гоги и Сезанны в голову предательски закрадывается мысль: где я была все эти годы, где же я ходила, когда тут меня ждал и горящий абсент и атмосфера полного братства и эта заволивающая душу и глаза неприкрытая, даже бесстыдная красота, и о, Господи, отпечатай мне этот натюрморт на сетчатки глаза, чтобы по ночам я смотрела эти арт-хаусные французские фильмы… да…
Кстати – я никогда не заговариваю с незнакомцами, но то ли бутылка вина виновата, то ли мне излишне хотелось с кем-то зацепиться языками, но начавший ко мне липнуть Жак или Жюль, точно не скажу, был мной облагодетельствован – разговором, разумеется.
- Привет.
- Доброй ночи.
- Как дела, милая?
- Прекрасно.
- Как тебе Париж? – Да-да это у них любимый вопрос.
- Замечательно. Так красиво… и Мадлен и Монмартр и Елисейские Поля… - да-да, таков мой горе-французский.
- Почему ты так смущаешься?
- Я не смущаюсь, я просто подозрительна к незнакомцам.
- А где ты живёшь?
- В отеле. С сестрой, - внезапно у меня появилась сестра, я даже представила ее – с носом-картошкой, с гривой волос аки я-боюсь-ножниц, просто Дженис Джоплин, откуда такая противоположность мне взялась уж не знаю.
- А. Понятно. Пока. – Что же, мой Жюль-Жак позорно сбежал, и единственным моим гостем то ночью стало какое-то кособокое похмелье, и всю ночь мне снились разнопёрые каскады куртизанок с Пигаль (да-да, в Париже обиваются не проститутки, а куртизанки) да запонки Бози, танцующие друг с другом вальс. И это случилось в Париже, и в тот момент, в нем была сосредоточена для меня вся Франция.